Обложка Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 8/2 8/3 8/4 8/5 8/6 8/7 8/8 Сноски

Книга Северина Глава 2

Глава 6

И НАЧАЛОСЬ…

Когда скрылись вдали последние нагруженные монастырским добром сани, Луцилл повернулся к братии, и монахи с изумлением увидели на его добром всегда лице торжествующую улыбку.

— Вы спросите меня — чему я радуюсь, братья? Знайте же, что всё случившееся было заранее предсказано покинувшим нас учителем нашим. И потому не велел я не только делом, но даже словом или взглядом сопротивляться этим несчастным. Да, несчастным, ибо не только в будущей вечной жизни жестоко пострадают они за свершённое ныне, но и в этой ждёт их скорое возмездие. Не от ваших рук — найдутся иные. Трудно нам будет, голые стены оставлены нам, но разве сравнить эту малую беду с великим испытанием, постигшим нас — с уходом в лучший мир от нас Учителя нашего? Мы не погибнем, ибо собранные близ нашей обители братья поддержат наши тела, а души наши имеют могучего заступника близ Господа. Да не прозвучит ни слова из ваших уст в упрёк свершителям этого недостойного дела. Мы их прощаем, как подобает христианам, а Суд Божий найдёт исполнителей — в том порукой предсказание учителя...

...Замер в ожидании римский берег, а в Ругиланде вспыхнул огонь раскола. Не было среди спорящих, иной раз и до рукопашной доходивших ругов ни одного сторонника Фердеруха, никто не одобрял его действий, но что с ним делать, как поступить, к чему приведёт случившееся — тут единого мнения не было и быть не могло. Слишком велика была вина человека, который давно уже был щитом и мечом народа, но он всё же был щитом и мечом его! И никто не мог решить — что делать. А сковавший Авитиана истерический паралич был явным свидетельством кары Божией, пока что постигшей лишь его, но явно нависшей над всеми...

Ещё Флакцитеем поставленный на берегу Данубия дворец был просто бревенчатым доминой, огромным по площади, а не по высоте. Он вмещал десятки помещений разных размеров — от покоев до клетушек, связанных переходами, галлереями, пристройками, но не отличался ни красотой, ни хотя бы симметрией и внешней величественностью. Чувствовалось, что на долговечие своего творения строители не надеялись и думали лишь о целесообразности, причём пристраивали новые части-срубы по мере появления нужды. Так что случалось в нем заплутаться и самим обитателям, особенно после хорошего возлияния. Правда, кое-где окна были затянуты не бычьими пузырями, а мутным и неровным стеклом — римские умельцы с норикского берега поставляли в счёт дани и кое-что для жилища королевской семьи... Но всё же это было подобие лабиринта, о котором когда-то и от кого-то слышал Фердерух, и, пробираясь по знакомым переходам, то и дело отступая куда-нибудь, чтобы пропустить встречного и не быть замеченным, он вспоминал, что в том древнем лабиринте только один — Тезеем его звали — и сумел найти выход, сумел выжить. Выпутается ли из своего лабиринта тот, ради кого он сюда пришёл?.. Вот уж сколько он миновал дверей, за которыми были слышны голоса спорщиков, и не стал задерживаться — одно и то же везде. Начал слушать здесь, продолжи там — одно и то же везде услышишь, об одном и том же спорят, одни и те же доводы приводят...

«Я Фердеруху верил, и все мы верили, а он нас предал... Не предал, а разум утратил... Утратил ли — не знаю, но понять не могу, одно понимаю — сгубил он нас... Что же с нами будет? Ведь и мы виноваты — наши были с ним... Наши?! Его, а не наши! Для них он превыше отца-матери!.. Ишь, какой! Да разве ты не гордился, что твой сын у него? Наши! А вот— что будет с ними, нашими, и с нами?.. То, что с Авитианом, а то и похуже... Куда хуже? Вон уж неделю он на острове один Бога о спасении молит, а прощения нет, руки не слушаются, сын его, приходя, из своих рук кормит... В такой-то мороз?.. А что нам-то делать?! Гизо из церкви не выходит, и Фева с ней всё время. Он король или баба? Ведь Фердерух, если уж оставить в стороне Господа, нарушил завет Флакцитея и право короля на решения такого уровня. Пока мир, а не война, только королю решать такое дело, даже если оно почему-то стало возможным. Флакцитей что говорил всегда? Говорил, что и сам по себе союз с римлянами нам выгоден, помимо того, что у них такой святой есть и о нас тоже заботится, Бога просит... А что Фредерик?.. Да то же самое — то в церкви с родителями, то в своей клетушке запрётся. Молчит. Почернел от дум. Да что с него возьмёшь — всего шестнадцать лет... Как что возьмёшь? Не его ли святой от смерти спас? Не его ли все годы учил?.. Ну и что? Всех нас он спасал и всех учил, а мы молчим же... Не молчим, а кричим, только попусту. Что ты Фердеруху сделаешь? Он на том берегу со своими, да, со своими, не с нашими — они его выбрали, как те, в Италии, Одоакра. Нас он под гнев Божий подвёл, а сам там... А что бы ты с ним сделал здесь? Вот приди он сюда?.. Кончил бы!.. Ты — его? Да он тебя первым не глядя смахнёт!.. Меня, тебя, его смахнёт, а всех — нет! Все мы из-за него гибнем, всем за него и браться, пусть он раньше нас берёг от всех бед — было, верно, — но ныне он взбесился, а бешеных псов убивают, не то всех перервут они...»

Ну что же, и на том спасибо... Фердерух усмехнулся про себя. Видимо, он на сей раз не ошибся, и решение будет для многих верное. Только бы какой-нибудь крикун сейчас не помешал... Попадётся кто — придётся на месте кончить. Хорошо, что я ещё мальчишкой все эти переходы знал, что всех этих спорщиков по голосам знаю — есть надежда на удачу, на последнюю мою удачу...

*****

... Дней за десять до смерти святого Фредерик прискакал к нему по льду Данубия. О том, что грызло душу в связи с близким уходом учителя — молчал, а жаловался только на отца и дядю: женить хотят, да к тому же подобрали невесту у врагов. Данубий за Паннонией становится Истром и там живут Малые Готы — те, что служат империи ромеев с давних времён. Из них вышел и просветитель Вульфила, переведший Святое Писание на готский язык. Из их племени и Тиудимер просватал девушку своему Теодериху — ну, они же тоже готы, почему не породниться, это их дело. Но вот теперь отец хочет из того рода взять девушку в невесты ему, Фредерику. И на что уж дядя с ним всегда спорит, а тут с ним заодно. Да не хочу я жениться, учитель, а уж с готами родниться и вовсе не хочу. С врагами один разговор — мечом и стрелой, а готы нам враги смертные. Тут же выходит, что я роднёй Теодериху стану, пусть через жену. Кем я буду в глазах людей? Будут они мне верить? Кто-нибудь да скажет: готам родня, возможный предатель... И готы будут меня своим считать... Не хочу я готку, даже имени её слышать не хочу!..

— Ты знаешь, мальчик, что я ухожу из этого мира?

— Все это знают, Учитель, но я не смел говорить об этом. Я был неправ?

— Прав. Ведь ты знал, что об этом заговорю я. И этот наш разговор — последний. Поэтому говорить с тобой сегодня будем до последней черты доверия и понимания. У этой черты остановимся — не имея опыта жизни, ты не сможешь правильно понять доверяемое, сделаешь неверные выводы, а это грозит большими бедами и тебе, и всем, кто вокруг тебя... Если бы Господь отозвал меня из этого мира на два года позже — я смог бы сказать тебе гораздо больше... Слушай и запоминай. Твой отец и дядя — вожди народа ругов. И ты тоже становишься вождём. До поры был в числе ваших вождей и некий Северин — его слово что-то значило для вас. Теперь его не будет. А это значит, что не будет над народом ругов покровительства Небес. Господь не советовался со мной — я просто ощущал его волю и знал о его милости к вам. Сейчас начинает закипать в землях вдоль Истра и Данубия такой котёл, что многие могут в нем свариться, а меня не будет. И я не знаю, кто вместо меня станет здесь орудием Господа. Я был таким орудием, но не бездушным. Душа моя с вами норикскими римлянами и ругами. И Господу это ведомо, и если он отзывает меня, а я не знаю, кто сменит меня, то значит это лишь то, что он отвёл от этой земли свой взор и вы предоставлены самим себе. Сумеете ли верное решение принять? Не знаю. Но что знаю — скажу тебе. Твой отец вслед за твоим дедом видел будущее своего народа в Италии. И потому там оказалось так много ругов — добрая треть народа. Но власть в Италии взял Одоакр и он зовёт себя «королём торкилингов и ругов». Сейчас те руги верны Одоакру, но будут ли они верны ему и впредь? Ответа на этот вопрос не знаю я, не знает и Одоакр, а он для вас важнее важного. Твой дед и твой отец всю жизнь опасались готов Валамера, Видимера и Тиудимера. Им повезло — Видимер увёл часть готов в Италию, а потом в Галлию — к западным братьям своего народа, Валамер умер, а Тиудимер с Теодерихом двинулись в земли империи ромеев. Но везение это кончается. Готы Теодериха стали так же опасны для империи, как были опасны Малые Готы с Аспарами и фракийские готы с Теодерихом Страбоном, сыном Триария. А ты знаешь, как империя рассчитывалось с этими слишком сильными федератами — она их уничтожила, усыпив их бдительность множеством наград и почестей, либо же натравливала на них врагов. Я не стану называть это подлостью — и Аспары, и сын Триария могли бы стать новыми Гайнами, Рикимерами, Гундобадами — и в конце концов Одоакрами. Империя хочет жить, а это связано с кровью опасных друзей не меньше, чем с кровью врагов. И готы Теодериха ныне, после смерти сына Триария, стали не нужны и опасны, а Теодерих умён, многое видел за годы своего заложничества, да и теперь видит и понимает куда больше, чем нужно для безопасности империи. После смерти отца он возглавил свой народ и осыпан почестями не меньше, чем не так давно Аспары. И помнит об их судьбе. И император тоже знает, что уничтожить Теодериха ему не так просто и гораздо опаснее. Значит, нужно удалить опасных друзей под благовидным предлогом. Куда?

— Мне ли это знать, учитель?

— Если я спросил, то уверен — ты сможешь ответить.

— На Одоакра?

— Да, мальчик. Не завтра это будет, но будет. И оба они не смогут оставить без внимания ругов. А ругам выбирать — с кем они могли бы примириться хотя бы на время. Если к Одоакру нельзя и к ромеям нельзя, то к кому можно? Что будете делать, когда готы по пути в Италию приблизятся к Ругиланду?

— Драться будем, Учитель! Насмерть встанем! Дядя уже сражался с ними, и до него и до деда тоже всегда была кровь между ругами и готами.

— Ответ воина, но не вождя. Ты же должен быть вождём. И я говорю с тобой без ссылок на священные книги и древние сказания. Твой отец прав, выбирая тебе невесту из рода, давшего жену Теодериху. Пусть слабая, но родственная связь, а родство может стать и союзом, пусть даже только на время. А вот с Одоакром ни твой отец, ни твой дядя, ни ты сам не найдёте общего языка — он примет к себе не племя ругов, а каждого руга порознь. Он скажет: забудьте, что вы были народом, вы теперь часть моего войска, которое со временем станет каким-то новым народом... И дядя твой, когда-то сражавшийся с готами, тоже прав, соглашаясь с твоим отцом. Может быть, это последняя его правота в земной его жизни, но сейчас он прав...

— Почему «последняя», Учитель?! Что с ним?

— Пока ничего, но случится обязательно. Он очень хочет счастья ругам — одним ругам. Всех прочих людей он ради этого счастья готов перерезать без всякой ненависти к ним. Не успеет осесть земля на моей могиле, как он ради этой любви совершит преступление.

— Какое?

— Сам увидишь. Не об этом сейчас речь, а о твоём народе. Запомни: кровь притягивает кровь. С кровью кафоликов-норикцев ругам нечего и думать о приходе в Италию. Готы могут себе такое позволить — они безмерно сильны и не страшатся возмездия, а ругам нужно думать об этом. А в Италии треть вашего народа...

• Они сами ушли от нас, учитель! Они перестали быть ругами. Это не наш народ!

— Не твой и не твоего отца и дяди — сейчас. Но — руги по крови, языку, обычаям. Такими ушли они туда и таковы пока что. Они не могли остаться: земли в Ругиланде нехватало на разраставшийся народ, а на нашем берегу они притянули бы готский удар: Данубий прикрывает Ругиланд, а у нас прикрытие одно — угроза из Ругиланда. Разросшаяся крона дуба точно так же притягивает молнию... В Италии не было Одоакра, была империя, куда руги ещё после Недао хотели уйти и стать федератами. Эти — стали. В чём же их вина? Одоакр дал им землю и они ему благодарны. Было бы нелепым и бесчестным, если бы они не служили ему за это. А племя далеко и связь с ним утрачена... Судьба отделила их от вас забором. Но пока что это деревянный забор, а не каменная стена. Он ещё может рухнуть. Всё дело в Одоакре, а он не вечен, особенно если учесть приближение готов...

— Они же ещё не двинулись в Италию.

— Но двинутся непременно. Руги — не готы. Они никогда не были запевалами в хоре народов. Но и от вторых и третьих голосов зависит песня. Станешь родичем Теодериха — он будет рассчитывать и на твой голос, на голоса ругов. И твой голос должен звучать как голос всего народа. До поры голосом ругов был твой отец, а щитом и мечом был дядя. Но когда его не станет...

— Почему не станет, учитель? Что он сделает? Скажи мне, и я его удержу. Ведь нет руга чище и храбрее, чем он...

— Никого он не послушает, и меня тоже. Он вступает на неверный путь и он обречён. И тебе быть после него щитом и мечом ругов. Прежде всего именно щитом, ибо поднявший меч — рано или поздно от меча и погибнет. Погибла даже империя римлян, а не было большей силы на свете. Будь счастлив, а в несчастье думай не о себе, а о своём народе, и о других никогда не забывай — тогда и они о тебе вспомнят в трудную для тебя и твоего народа пору. Я не могу предсказать твоё будущее, но сделал всё возможное, чтобы оно не было беспросветным. Если мои желания будут услышаны Небесным Судией, то ты, уходя из жизни будешь спокоен за своих, а нет большей награды для вождя народа. Иди, да будет на тебе благословение Божие. Отныне ты становишься силой, влияющей на ту или иную чашу весов. Пусть твоя сила всегда ложится на нужную чашу... Прощай, мальчик! У меня не было детей, но среди духовных детей моих ты был один из любимейших. Счастья тебе! Иди!..

— Разве ты не позволишь быть с тобой в день ухода?

— Нет. И когда подумаешь, то поймёшь, почему не позволяю. В этом мире мы видимся последний раз. Но я надеюсь, что ты захочешь увидеть меня в ином, вечном мире...

— Захочу и увижу, учитель! Прощай!

*****

Ни к матери, ни к отцу, ни к дяде Фердеруху не было у Фредерика такой любви, как к этому человеку. И вот нет святого, а дядя на исходе второй недели после смерти его ограбил дочиста не только десятинные склады, но и весь монастырь. И это дядя, который всегда ценил только жизни своих воинов, да коней и оружие! Что с ним случилось? Хорошо ещё, что не восстали римляне (но почему они не восстали?! Непонятно...), а то страшно подумать, сколько было бы крови и чем это кончилось бы для ругов... Но раз «страшно» — значит, я обязан думать... Но как ни прикидывать все возможности, вспоминая рассуждения учителя, видно только безмерное ослабление ругов. Но если это вижу я, то как не увидел дядя?! Верно сказано, что если кого Господь захочет погубить, то сперва лишает разума... А вдруг дядя задумал такое, чего и святой не знал? Ведь вот уже четвёртая неделя истекает, а он как ограбил монастырь, так и исчез для всех со своей дружиной. И раньше никто не знал, где его искать, кроме его доверенных людей — он всю жизнь, как воином стал, жил как в походе, метался с заставы на заставу, двух ночей в одном месте не спал. Никто не знал, где он, а он как чутьём угадывал — где в нем нужда, и появлялся, и побеждал... И святой тоже так узнавал, но он-то от Бога был наделён, а дядя?.. Не от Дьявола ли? Нет! Не может быть! И святой сказал бы мне, а он ни словом не помянул Сатану, только сказал, что тропа дяди неверная... Что же будет с дядей и со всеми ругами? И что делать мне? Учитель! Ты не слышишь меня с небес... Отзовись!

Не отзывался с небес Северин, но в ответ на очередной немой призыв Фредерика открылась без скрипа дверь и вошёл Фердерух.

— Дядя?!

— Я, племянник. Но потише. Никто не должен знать обо мне в этом змеином гнезде.

— Это дом отца и деда. И твой тоже, хотя ты не родился здесь, как я. Что с тобой, дядя?

— Это дом святого покойника, который не верил ни в какого бога, племянник. Слишком много здесь его глаз и ушей. Хорошо, если никто не слышал твоего возгласа — ты не сумел сдержать голос. Я ухожу, а ты завтра придёшь перед заходом солнца в ту самую башню, где любил уединяться твой святой. Не дёргайся и молчи. Я буду там. И вы, и римляне — все с перепугу засели за свои стены. Ждёте, когда меня Бог накажет. Скоро. Но завтра ты будешь в башне и никто не должен об этом знать. Тебе пока не на кого положиться и не с кем посоветоваться. С отцом — не смей. Тебе пока что его не судить, а мне можно. Он сейчас как мокрая курица, хотя трусом никогда не был. Сумей решиться и придти незаметно. Захочешь — сможешь, чему-то я тебя учил...

...Исчез... Идти или не идти? Надо же додуматься — в башню святого... Надо идти. Некому сказать мне сейчас, как быть. И отец про меня забыл, и мать ничего не помнит кроме последнего разговора со святым, всё повторяет его слова. А я им о своём с ним разговоре тоже ничего не сказал. Почему он так много сказал мне и почти ничего им? Неужели скоро и их не будет? Неужели мне одному отвечать за ругов и этих норикцев? Они как гиря на наших ногах. Был святой — они были его народом, были союзниками, данниками, но не угрозой. А сейчас я вижу в них одну угрозу. Но ведь это мой дядя всё поломал! Он виноват!.. Но он мой дядя и первый воин Ругиланда, а они... Что я думаю?! Неужели я изменил памяти святого? Моего Учителя? Но и дядя меня учил... Нет, не изменник я! И завтра я буду не где-нибудь, а в его башне. Там его взгляд меня легче найдёт, если он следит за мной с небес. И он поймёт, что я не изменник, что я выполняю его завет — думаю. А чтобы думать — надо знать. И завтра я узнаю... Что? Что-то такое, без чего не жить ругам. Но это значит, что первые брызги из того котла, о котором сказал святой, уже долетели до нас? Уже началось?.. Вспомню снова, что сказал святой — о дяде. Так, вспомнил. Сравню с тем, что сказал дядя о нём. Сравнил... А теперь — что получается, если взглянуть двумя глазами и услышать двумя ушами — не за того, не за этого, а извне смотря и слушая. Интересно... Получается нечто третье... Как это он говорил: думай и о других? И за других? А я ведь тоже «другой» меж ними двумя... Пришла мне пора думать и за себя — оба к этому толкали. Ибо — опять оба говорят, что теперь мне решать за ругов. Как же это выходит? А выходит, что идти надо, что оба мне велят идти... Ну что же... Буду вовремя и буду уже не «мальчиком» и не «племянником», буду... кем?... Как дядя сказал — «пока не с кем посоветоваться» — значит, будет с кем... Да, пришла пора становиться вождем. Рано. Но нужно. Значит — стану.