Обложка Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 8/2 8/3 8/4 8/5 8/6 8/7 8/8 Сноски

Книга Северина Глава 8 подглава 1

Глава 8

СПЕЦСЕМИНАР В РИМЕ.
575 ГОД 

подглава 1

Если предыдущая глава завершилась в феврале 482 года, то сейчас мы в 575 году, причём не в Норике и не в Ругиланде, а в Риме, и не просто в Риме, а на крыше Ватиканского дворца. Как ни странно для истекших лет, унесших три четверти населения Италии, здесь ещё попадаются девяностолетние люди. Один из двух собеседников, стоящих у парапета, ограждающего изолированную от чужих глаз и ушей площадку, достиг именно этого почтенного возраста. Второй минимум втрое моложе.

Имя старца до нас дошло. Это Кассиодор, некогда ближайший советник остготского властелина Италии Теодериха и его дочери Амаласунты, после гибели последней основавший монастырь, где собранные им единомышленники немало порадели для сохранения памяти уходящей в небытие греко-римской античности. Историк, автор не дошедшей до нас двенадцатитомной «Истории готов» и дошедших «Писем», он был внезапно изъят из своего монастыря и доставлен с максимумом тайны и одновременно почтительности прямо сюда, на эту площадку, где его уже ждал второй собеседник. Кассиодор не знает, что жить ему ещё три года, его собеседнику — четыре, ибо смерть только что занявшего папский престол Бенедикта Первого унесёт и этого человека, чья судьба и судьба нового папы связаны намертво. Впрочем, о последнем он сейчас узнает...

— Людям, посланным за тобой, Кассиодор, было приказано с самого начала предупредить тебя и твоих, что это не арест и что тебе абсолютно ничто не угрожает. Повторяю это сейчас. И — если в моих словах или моём поведении тебе что-либо не по душе — прошу извинить. Сейчас я раскроюсь перед тобой до предела, и тогда станет понятно всё...

— Мне доводилось некогда бывать на этой площадке, и я знаю, когда и почему беседы ведутся на ней. Не извиняйся. Я полон внимания и совершенно спокоен...

— Спасибо. Мы с тобой — люди одной судьбы, как я понимаю, только мне ещё предстоит пройти твой путь — не знаю, столь ли достойно. Поэтому я прошу разрешить мне — на правах полной взаимности, конечно, быть предельно откровенным и бесцеремонным, хотя с людьми твоего возраста и тем более — столь достойными людьми — так говорить не принято.

— Не возражаю. Жду обещанного раскрытия.

— Хорошо... Итак, один преемник святого Петра ушёл в рай или в ад — как именно оценит Господь его дела, я не знаю. Другой, оттеснив конкурентов, занял его престол. Какой смертью умер Иоанн Третий — пока не знаю. Говорят разное. Но известно, что его предшественники нередко кончали счёты с жизнью при посторонней помощи. И каждый новый папа всегда оказывается перед задачей — использовать как можно лучше свои права и открутиться от возможно большего числа своих обязанностей. Каждый! И Бенедикт Первый, как он ныне зовётся, ещё только ведя борьбу за тиару, уже об этом задумался. И стал искать человека, которого следует нагрузить столь неудобной ношей. Я и не знал, что на меня лёг его взгляд, блаженствовал в своём имении, читал, писал, думал, спорил — и вдруг меня ночью изъяли, посоветовав не дёргаться до срока, а когда он наступит — сперва поразмыслить. И был доставлен на это самое место, тебе, как ты говоришь, известное. И сказал он мне здесь примерно так: «Из тех, кто мне ведом, ты наиболее подходишь для роли «серого папы». Молод, умён, энергичен, удачлив, имеешь совесть, но не болен её избытком. Я даю тебе власть бесконтрольную, а ты за это заботишься о том, чтобы я пробыл на этом престоле как можно дольше и умер своей смертью. Ибо моя смерть — это и твоя смерть. Твой предшественник пока жив, но убирать его тебе придётся — сам выберешь вид его перехода в лучший мир. Дать ему жизнь хотя бы в заключении может лишь блаженный идиот. Я выбирал не такого. И твой преемник будет тоже избран не из таких». Я даже не испугался — отнёсся к этому как к маневру на учениях солдат: ход противника, мой ответный ход.

— «Неужели тебе нужен на таком посту человек, не имеющий такого опыта?» — спрашиваю. А он мне в ответ: «Насколько я знаю, ты умеешь и опыт накапливать, и размышлять над ним. Я хочу жить — и ты хочешь. Значит — станешь набирать необходимый опыт, думать будешь. Быстро и разумно думать. И действовать. Права я тебе даю. И знаю, что не откажешься. Ибо на этом месте ты сможешь сделать моим именем многое. Делай. Ибо то, о чём ты думаешь, у меня возражений не вызывает. Но чтобы это делать — нужно жить. Причём моя жизнь — необходимое условие для продления твоей, а значит— и для свершения твоих замыслов. Итак — да или нет?» Я ответил, что «да». А ты разве не имел такого разговора с Теодерихом в своё время?

— Он был защищён могучей силой своего народа, я ему был нужен лишь для дела, причём был заинтересован в этом деле больше, чем он сам. Сходство есть, но есть и различие. Я слушаю...

— Пусть его побуждения будут трижды и семижды низменные, пусть я, как его «альтер эго», буду обрызган грязью и кровью — многое ведь будет теперь и от меня зависеть. Даже если говорить не обо всех землях былой империи, где слово римского первосвятителя даже сейчас имеет какой-то вес, а только об Италии — залитой лангобардским потопом, заваленной трупами, но ещё живой... Всё-таки — хоть что-то я смогу теперь сделать. Знать бы только — что делать, как делать, что из этого будет, чем обернутся дела людей из всех борющихся лагерей... А как это узнать? Тут-то я и вспомнил о тебе. Вряд ли есть под этим небом человек с большим опытом. Тем более историк. Твою «Историю готов» я прочёл не раз и не два. Но ты же знаешь, что из того же материала Иордан возвёл совсем иное здание. У него были причины делать иные, чем у тебя, выводы. Но и у тебя тоже кое-что за спиной нависало. Написать голую правду ты не мог, как и Иордан. Так?

— Так. И я, похоже, понял — что тебе нужно. Но лучше, чтобы ты сказал сам, сделав свой заказ с предельной точностью.

— Я прошу тебя вместе со мной пройти по тропам прошлых лет и сказать мне, не обнажая, а оголяя до предела свои мысли — как и почему погибли все великие силы, сражавшиеся на землях Римского Мира. Что их вело, что усиливало, что ослабляло и что губило.

— Ты несколько раз подряд произнёс «что», хотя слово «Господь» произнёс с придыханием, словно имя, достойное высшего пиетета. А о своём патроне и его предшественниках говорил без лишнего почтения. Налицо некое расхождение. Итак — «что»? Или «кто»?

— «Кто» — это «Бог» или «Дьявол»? Отвергаю. Имею для этого основания. И имею основания думать, что ты мыслишь так же. Есть два этих понятия и есть вера в них очень многих. И очень многие верили раньше и верят сейчас в нечто иное, пусть не из живой плоти, но способное стать видимым и даже похожим на живое. Но не более. А мне нужно знание, основанное на действительно существующих или существовавших телах, людях, предметах и их взаимодействиях. Ты занимался всерьёз проблемой святого Северина? Он, я полагаю, в Бога не верил, хотя и говорил его языком и с соответствующими рыданиями в голосе. Так и я — мне нельзя иначе. Он, мне кажется, сумел, пусть и посмертно, сделать то, ради чего остался в Норике, именно потому, что думал «что», а не «кто», хотя говорил иное...

— А ты знаешь, почему он там остался? У тебя есть добавочные сведения помимо труда Евгиппия?

— Я один из потомков родичей его отца. Они поддерживали связь с норикским святым и сумели опознать в нём своего сородича, хотя он так и не раскрылся перед ними. Но — зная, к чему готовил его отец, они не могли не усомниться в его маске, не могли не опознать под овечьей шкурой льва, не могли не вычислить кое-что из его побуждений. Это наша семейная тайна. Ты первый из посторонних, с кем я об этом заговорил.

— Да, тебя недаром выбрал новый папа... Ну что же, времени у нас мало, а просьба твоя потребует многого. Дай мне несколько дней и что угодно для набрасывания хоть каких-то зачатков мыслей, ещё не прозвучавших в моём разуме, чтобы оживить их порознь и слить в некую цельность. Не пергамент — ведь придётся всё потом уничтожить...

— То, чего нельзя тебе или мне написать своей рукой, можно всё же сделать. Без ссылки на тебя. Есть писец высшего уровня мастерства, человек алмазной чистоты и верности, лучший, чем я. И потому в «серые папы» не годящийся. Но это ему не в укор. Библиотеки моего рода и кое-чьи ещё хранят среди запретнейших рукописей прошлых лет и написанное им, а также множество переписанных им чужих трудов. Ему ведомы и тайны скорописи, ныне почти никому более не доступной. Так что можешь спокойно говорить вслух при нем абсолютно всё, а он запишет, перепишет, размножит впоследствии. Тебе ведь нельзя надолго исчезнуть из твоего монастыря — узнают, задумаются, кое-кто начнёт дознаваться — где был и почему. Я бы им не советовал быть слишком любопытными, этим дознавателям, но пока что не могу поручиться, что до всех успею дотянуться. А ведь дело не только в тебе, но и в твоём братстве и в ваших делах. Вы не должны попасть под удар. Но мне необходимо будет не раз и не два перечесть то, что ты мне сможешь сказать в скором времени, прежде чем вернёшься к себе. И всё же прошу поторопиться — вдруг то, что я жду от тебя, способно кого-то спасти или погубить в самом близком времени, а я этого ещё не знаю. И ещё — ты уже достаточно стар...

— Чтобы умереть в любой момент и не успеть выполнить твой заказ?

— Да. Прости за такой довод, но ведь и Северин умер не вовремя.

— Прощать не за что. Я примусь за дело уже сегодня — нужно место, твой писец и... да, нужно уточнение: ведь я могу дать лишь взгляд с птичьего полёта или с ещё больших высот. Хватит ли тебе этого?

— Ты создашь единую картину, а заполнять прорехи в ней уже моя забота. Без них, конечно, не обойдётся. Но вот в «Гетике» Иордана часть таких прорех заполняет «Житие святого Северина». Так и в твоей фреске что-то кто-то заполнит — я, другие подобные мне. Главное, чтобы именно тобой была она написана, эта фреска...