Обложка Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 8/2 8/3 8/4 8/5 8/6 8/7 8/8 Сноски

Книга Северина Глава 8. подглава 4

Глава 8

СПЕЦСЕМИНАР В РИМЕ.
575 ГОД 

подглава 4

— Скажи, а были похожие на Аэция люди, скажем, у Юстиниана в годы завоевания Италии?

— Нет! Империя следила за происходящим на Западе и принимала меры. Было — кому их принимать. Скорее их было слишком много, это мешало, но меры принимались всегда вовремя, пока Юстиниан не перенапряг её силы и слишком много растратил и уничтожил попусту. Потом начались осечки, срывы, но пока что империя ромеев не оскудела людьми в пользу людишек настолько, чтобы погибнуть, как погиб Запад. Юстиниан же служил не столько самому себе, как Аэций, сколько ошибочному своему убеждению, что он один знает волю Господа, и уполномочен им сделать весь бывший Римский Мир Миром Ромейским и втянуть в этот мир и все прочие земли. Это не Аэций. Тот служил лишь самому себе и той силе, которая была продолжением его самого — своей армии. Понимаете, вы оба — империя была для него продолжением армии, а не наоборот. Он не хотел повторять ошибку Стилихона, погубившую его. На Востоке это поняли, и сколько бы там ни было людей-тигров, могущих вроде стать Аэциями, на них заранее находилась управа. Мы ещё остановим свой взгляд на этих людях...

Три десятилетия держал Аэций власть в своих стальных руках. Тридцать лет он метался по Галлии — основному театру военных действий в его пору, отбрасывая, карая, уничтожая, подчиняя, стравливая. Каждый его поход и каждое сражение, даже малая стычка, проводились так, словно это было последнее усилие в его жизни, то есть с максимальной энергией. Все попытки вестготов раздвинуть пределы своего королевства жестоко подавлялись — несколько раз дело пахло поголовным истреблением народа. Неоднократно были биты франки, почти совсем было задавлено мужицкое движение багаудов, с которым столетиями не могли справиться римляне. Но вершиной его жизненного успеха было создание антигуннской коалиции народов, остановившей полчища Аттилы на Каталаунских полях. Аттила и Аэций были знакомы ещё со времён заложничества его у гуннов, но не поэтому Аттила, будучи уже загнан в свой лагерь и окружён, уже соорудивший гигантский костёр, чтобы броситься в пламя, избегнуть плена, вдруг получил возможность уйти, а ведь можно было с ним покончить! Так почему?

Потому что Аэций не захотел ликвидировать ту силу, которая могла при случае сковать Восточную империю или тех же франков либо вестготов. Он уже не пытался, как некогда Стилихон, мыслить общеримскими масштабами, он уже был деятелем местного значения, с гораздо более узким кругозором, способным только огрызаться, только отдалять катастрофу, в которую просто не верил. И это сказалось в последние месяцы его жизни, когда Аттила вторгся в Италию и не было сил его остановить — гуннов остановила возникшая среди несчётных тысяч трупов под жарким италийским солнцем чума, давшая толчок к суеверному страху — ведь и Аларих когда-то умер от сходной болезни, хотя не только чума меж трупами зарождается и теперь не скажешь, что унесло первого покорителя Вечного Города... Правда, Аттила вскоре умер, и его держава распалась — тогда-то и произошла битва при Недао, случайная причина тому, что возвращавшийся из стран Востока босоногий монах Северин не смог пройти к Венетской равнине и свернул в Норик, чтобы пройти через Альпийские перевалы, да там и застрял до самой своей смерти. Но рядом с Италией обосновались остготы — в «Житии Северина» они названы просто готами — сильнейшее из варварских племён в послегуннское время. А это уже грозило самой Италии. Но Валентиниан Третий не понял этого. Ему показалось, что с распадом гуннской державы исчезла необходимость в ненавистном Аэции, и он собственноручно убил лучшего полководца Запада. Не прошло и года после этого дня — Аэций был убит 21 сентября 454 года — как один из дружинников Аэция, гот Оптила, мстя за своего вождя, убил Валентиниана. Этот удар мстителя дал повод вандальскому королю Гейзериху почти немедленно, в мае 455 года, якобы из мести за императора, захватить Рим и устроить там двухнедельный погром, породивший слово «вандализм». Я не думаю, что вандалы заслужили прочно приставшую к ним чёрную славу. В конце концов, их флот плыл к Риму из Карфагена, построенного там, где века простоял стёртый римлянами с лица земли великий Карт-Хадашт, известный нам как Карфаген-пунийский. Но ни его гибель, ни гибель сотен других городов и тысяч селений, ни уничтожение целых цивилизаций (как галльская-друидская, к примеру) в процессе создания Римского Мира — не создали термина «римлизм», а ведь куда вандалам до римлян! Правда, они не успели ничего создать сами — через несколько десятилетий весь народ был уничтожен, но это уже другое дело. Нам с тобой стоит вспомнить, что вандалы были так же близки ругам по крови и языку, как готы гепидам или эллины македонцам, а ведь о ругах у нас с тобой мнение не самое скверное.

— Тебе могли бы возразить, что среди детей одного отца попадаются как красавцы, так и уроды, но я спрошу о другом. Ты встал выше уровня, с которого боль и раны своего народа, своей земли кажутся страшнее, чем то же у других. Я просил об этом сам, но — хорошо ли это для политика?

— Политик должен знать истинную цену всему, в том числе и своему народу, своей стране, своему государю в данное время и в любой из прошлых моментов истории. Иначе не учтёт ненависти тех, кого когда-то обидел его народ, и проиграет свою партию в игре или целую войну, а то и весь свой народ в могилу утащит.

— Не сердись, что я прерываю. Я сейчас как малый ребёнок на первом уроке, я не стал ещё хоть какой-то частью Учителя своего. Приходится прерывать.

— Это твоё право и твоя обязанность, ибо многие жизни, не только того, кто призвал тебя к этому служению, будут зависеть от тебя. Вернемся, однако, ко времени после вандальского погрома. Ставший после смерти Валентиниана Третьего императором самозванец Петроний Максим правил лишь с середины марта по конец мая 455 года — он бежал от вандалов и был убит. И теперь один император сменял другого и ни один не имел власти — за них правил варвар во всех смыслах этого слова — сын короля свевов и дочери короля вестготов Рикимер, возглавлявший армию империи с 456 по 472 год. В октябре 456 года он смещает и убивает императора Авита, в августе 461 года — Майориана, по 465 год он вертит как хочет Ливием Севером, а после его смерти два года вообще обходится без императора. С 467 по 472 год он кое-как терпит Анфемия, но убивает и его в июле 472 года, а вступивший было после этого на престол Олибрий умер на четвёртом месяце «правления» 23 октября 472 года. Вообще-то Рикимер не только императоров истреблял — он, например, разгромил в Галлии аланов. Но всё же на первом месте для него была «внутренняя война» — из судеб Стилихона и Аэция были сделаны надлежащие выводы. Перечисленные мною недолговечные императоры отнюдь не были поголовно бездарными ничтожествами. Если Авиту довелось воспитать своего сына Экдиция одним из последних героев Римского Мира, о коем я ещё упомяну, то и сам он должен был быть человеком достойным. А Майориан был отважным воином и талантливым полководцем — сам ходил в походы, одержал ряд побед, отстаивая галльские земли. Но уже никакие таланты, никакие победы, никакие изданные тем же Майорианом разумные указы не могли помочь: сила Западной империи была в руках Рикимера — патриция, магистра обеих милиций, то есть пехоты и конницы, признанного вождя варваров-федератов — главной ударной силы империи. Главной и чуждой... Будто бы ещё Аэций, обходя в первые свои дни какой-то легион и узнавая в воинах то франка, то гота, то алана, вдруг остановился и недоумённо спросил какого-то легионера: «А ты кто родом?» — и тот с горькой усмешкой сказал в ответ: «Увы, я всего лишь римлянин». А через три десятка лет соотношение сил в армии ещё более изменилось в пользу варваров-федератов. Так что Рикимер был неодолим и смену подготовил соответствующую — своего племянника Гундобада, который по его приказу убил императора Анфемия. Это убийство было уже вторым вызовом Рикимера Восточной империи: ещё Майориан стал императором Гесперии, «лежащей западнее», так на Востоке стали звать Западную империю, лишь с санкции восточного императора Маркиана, а Анфемий — патриций восточного императора Льва — был попросту направлен тем на пустовавший престол. А Рикимер его сверг, осадил в Риме, взял в плен после пятимесячной осады и велел убить... Знал ли он, чем грозит вызов Востоку? Знал, конечно. Но он уже не был даже Аэцием, который в силе своей империи видел свою силу. Он думал уже только о силе верных ему войск, видя их в отрыве от государства, и сменивший дядю Гундобад был ему подстать — возвёл вместо убитого Анфемия своего ставленника Гликерия, не признанного на Востоке и потому правившего всего около года — с 5 марта 473 года по 24 июня 474 года. 

— Как ты запоминаешь не только годы, но и месяцы с числами? Выписал в эти два дня? Так я не вижу, чтобы ты смотрел в записи...

— На плохую память я никогда не жаловался, а когда приходится постоянно держать в голове тысячи имён, фактов, дат и прочего, то она развивается до неправдоподобия. Слишком многое я не мог доверить записям, только в памяти держать можно было. Полагаю, что и Северин был именно в таком положении, и не он один. Кто не справлялся — погибал, а покойника ты не пригласил бы с кладбища. Если выживешь — тоже будешь потрясать учеников памятью и другими качествами...

А потом Лев Первый отправил в Италию флот под началом магистра далматинской армии Юлия Непота, который Гликерия низверг и приказал посвятить его в епископы города Солоны в Далмации. Сам же Юлий Непот получил от своего императора диадему Запада. Гундобад даже обороняться не стал и убрался в Бургундское королевство, сойдя с римской сцены...

А пока всё это происходило, вестготы беспрепятственно расширяли свои владения в Галлии, и так было, пока они не вторглись в область Арвернов, ныне искажённо именуемую Овернью, где главным был город Клермон, епископом коего был поэт и историк, человек вроде бы легкомысленный и для власти непригодный, получивший эту синекуру от какого-то покровителя — Сидоний Аполлинарий. И ту случилось нечто небывалое: не жители отдельного города, защищавшие свои жизни и свободу, а поголовно всё население этой провинции оказало им яростный отпор. Военным вождём стал сын покойного императора Авита Экдиций, а Сидоний Аполлинарий вдруг переродился и стал духовным вождём сопротивления с поистине огненным словом, воспламенявшим души людские. Видно — было в тех местах достаточно людей с душами-углями, а не душами-золой, было кого воспламенять... И долго вестготы ничего не могли поделать, но очень уж неравны были силы, а из Италии помощи всё не было — не от Рикимера же с Гундобадом было её ждать сыну убитого Рикимером Авита! Но и от Юлия Непота не было помощи, а напротив — пришёл Экдицию приказ сдать ещё удерживаемые земли вестготам. А магистром армии вместо сброшенного Гундобада и вместо героя Экдиция император Юлий Непот, вроде бы долженствовавший заботиться о своей империи и в этот момент свободный от нажима Рикимера и Гундобада, поставил патриция Ореста — римлянина из Паннонии, беспринципного прохвоста, начинавшего свою карьеру одним из секретарей Аттилы.

— Но, Учитель, ведь помимо Рикимера и Гундобада были их выученики, тот же Одоакр, которому остался один лишь соперник — этот Орест...

— Да. И Непот обязан был это учитывать. В этот момент он мог это сделать, но не сделал. Почему?

— Не подрывал ли он силы Запада умышленно? Не был ли он лазутчиком, которому поручено убить часового и открыть путь во вражью крепость?

— Похоже, что именно так. Видимо, Востоку было выгоднее полностью ликвидировать Запад, чтобы только одна империя осталась в пределах бывшего Римского Мира — ромейская, заселённая новым народом, ещё многоязычным и многокровным, но уже сплачивающимся в нечто единое. Но делали это не торопясь, как бы прикрываясь привычным идиотизмом высшей власти, судить которую всё равно нельзя, ибо «нет власти не от Бога». Возможно, выжидали, пока вымрут или будут выбиты последние римские патриоты, которые ещё будут пытаться что-то сделать. Чтобы унаследовать кладбище, а не осиное гнездо... Вот Орест и сделал предпоследний шаг к падению Западной империи: он пообещал своим варварам-федератам треть италийского земельного фонда и, опираясь на них, сверг Юлия Непота и выслал его обратно в Далмацию. Пощёчина Востоку? Да. Но почему же не было ответного хода? А зачем? Пусть делает то, для чего его на этот пост высланный Непот ставил. Лавина движется, нужно лишь её направить, подтолкнуть, втянуть добавочные массы снега и камней, для этого нужны расчёт и выдержка. Они у империи были — в верхах могли жрать друг друга, а чиновники, ведающие делами Запада, своё дело продолжали делать — их работа была рассчитана на десятилетия...

Непот сброшен в августе 475 года, а в октябре Орест провозглашает императором своего юного сына Ромула Августа, словно в насмешку названного именами основателей Рима и империи. Но в историю этот красивый мальчик вошёл как Августул, «Августишка» — ибо стал последним императором Римского Мира. Осталась Восточная, Ромейская, может быть — «византийская», если называть её по предшественнику Константинополя Византию, империя, но Римской уже нет и не будет, ибо нет римлян. Мальчик правил уже тенями, да и власть его была тенью власти отца, а власть отца — тенью власти Рикимера, а власть Рикимера — тенью власти Аэция... Недолгим было его квази-правление и недолгой жизнь. Ведь пока шла вся эта свалка вокруг трона, на западе усиливались вестготы, на юге вандалы, на востоке империя. Но особенно режущей по живому мясу казалась угроза стоявших у самого входа в Италию остготов — не было никаких природных преград, способных их удержать, а сил всей несчастной Гесперии не хватило бы против их силищи. Сокрушив всех своих соседей-варваров, сломав их последнюю попытку выстоять на реке Болии в 469 году, они во время карательных походов в земли всех своих противников (кроме бывших очень уж на отшибе и защищённых природой ругов) вдруг увидели, что и грабить уж больше некого.

И тогда весь этот могучий народ с громким криком приступил к двум из трёх правивших им братьев Амалов — Тиудимеру и Видимеру, ибо, третий — Валамер — уже успел умереть, требуя хоть куда, да идти из Паннонии. Братья бросили жребий и Видимеру выпало вести своих на Гесперию, а Тиудимеру — на Византию. 

Трудно найти лучшее подтверждение остготской силе того времени: спокойное убеждение в том, что обе половины племени, расходясь в совершенно разных направлениях и не имея возможности друг другу помочь, не просто победят, а победят легко, без большой крови, словно не на войну собрались, а на охоту или даже просто в лес за грибами или ягодами — на варварском севере это принято — так и сквозит в этом решении.

Вот тут мы снова можем соприкоснуться с «Житием Северина». Помнишь, как жители Тибурнии вели борьбу с некими варварами с переменным успехом, а потом заплатили выкуп из собранных в десятинный фонд одежд — в семнадцатой главе? Писалось-то «Житие» Евгиппием уже под властью остготов, так что поминать их лишний раз он не рискнул. А мы знаем, что Видимер двинулся именно через Внутренний Норик. Вряд ли он опасался горячей встречи на Венетской равнине — скорее просто душа не позволила не ограбить попутно столько лет не трогаемую и совсем рядом лежавшую территорию. Но напоролся он там на что-то такое, чего одним норикцам не припишешь, а перевалы в Италию могли быть перекрыты имперским войском, что заставляло спешить. Поэтому он и ограничился выкупом и собирался впервые в римской истории вторгнуться в Италию через перевалы со стороны Норика. Но почему-то затоптался в Норике и при этом ничего не разрушил и не истребил. А потом, уже весной 473 года, спустился в Италию, где его вместо войск встретили посланцы нового императора Гликерия и как-то сумели уговорить отправиться к братьям-вестготам, видимо, при участии кого-то, о ком я так и не смог узнать. Что-то во всём походе Видимера непонятное… Сам он тут же умер, так что дальше его народ вёл его сын, тоже Видимер. Что же, они не прогадали — держава вестготов стремительно разбухала в то время, так что пополнение пришло очень вовремя и было встречено с почётом.

Видимо, именно этот эпизод заставил империю обратить своё внимание на северные земли — не случайно Евгиппий в двадцатой главе упоминает об отправке гарнизоном Батависа ходоков в Италию за жалованьем — оно ещё поступало на данубийский рубеж в эти последние годы. Но тут закрутилась вокруг западного трона последняя карусель, в которой всё большее участие принимал один из беглецов с берегов Болии — Одоакр.

Сын короля скиров — почти уничтоженного остготами племени — он участвовал в битве при Болии, когда остатки его народа вместе с воинами уничтоженных почти полностью или ожидавших того племён, доведённых до предельной ярости и отчаяния, попытались взять реванш — и потерпели страшное поражение. Среди беглецов, шедших через Ругиланд и Норик в Италию, были и такие, которым приходило в голову заручиться благословением уже приобретшего популярность святого Северина. Был среди них и Одоакр. И Северин его заметил, выделив среди других, предсказал славу, удачу, власть — а что ещё нужно заново начинающему жизнь человеку, как не вера в успех?! Ведь Одоакр был сын короля скиров, а в Италии скопилось уже немало скирских беглецов. Вот и стоило им узнать, что среди рядовых дорифоров-копьеносцев — императорских телохранителей — оказался Одоакр — как потянулись к нему, урождённому вождю, имевшему к тому же и способности, и какой-то опыт. Возникло скирское землячество, пополняемое теперь всеми приходящими скирами. Такова норма поведения людей, привычных к племенной организации. Стоит ли удивляться, что Одоакр, оказавшись главой скифского землячества, проявляя активность вследствие уверенности в обещанном Северином успехе, попал на глаза всесильному Рикимеру и был им приближен? Не стоит. Скиров было слишком мало, чтобы они стали опасными, а польза от этой сплочённой группы была. Но Рикимер возглавлял не племя, а орду. Войска империи были именно ордой, объединяя и организовывая людей разных кровей, языков, вер, обычаев, но одной судьбы. Землячества были — с этого начинал всякий новый пришелец со стороны, начиная искать своих хоть в чём-то близких. Но знакомец его и в какой-то мере сородич — в другой центурии, в другом отряде. Рядом — другие. Или он поддержит их, а они его, или им всем грозит гибель. Приходится держаться друг за друга, вверять свою судьбу достойнейшим, а не знатнейшим. Одоакр поначалу притянул к себе скиров тем, что был сыном их короля, но — не прояви он способностей и не будь, как говорят солдаты, настырным — от него бы отступились... Заметь — ломка в человеке кодекса рода и племени лишает его этики, морали лишает, а кодекс орды — если он пришёл в готовую орду — пропитывает его не сразу. А если орда только ещё возникает — кодекс приходится вырабатывать по ходу дела, причём методами драконовыми. Иные на этих отборных двуногих, утративших свой прежний кодекс и потому расчеловечившихся, просто не действуют. Отсюда свойственная солдатам жестокость и кажущаяся бездуховность — они живут в иной сфере и подвержены вот этим внешним воздействиям и вот этому внутреннему перерождению. Пойми теперь, в какую переделку попала душа Одоакра — в ещё более крутую, чем когда-то у Аэция. Интересно, провидел ли Северин это заранее, но что наблюдал он за Одоакром издали после его возвышения и стал предугадывать его поведение — несомненно... 

Так вот — армия, сплошь варварская по составу своему, стала при Рикимере совершенно самостоятельной силой, абсолютно чуждой населению империи и даже государственной машине. Одоакр в этих условиях получил в лице Рикимера отличного учителя. А ведь тот его приблизил, поднял над другими, учил вплотную — не издали, а лично, словом, делом и примером учил. Вместе с Рикимером восстал Одоакр против императора Анфемия, вздумавшего, будучи ставленником Востока на западном троне, вести самостоятельную политику. Ишь, чего захотел! — мы тут хозяева, империя — наша, как для крыс оказывается своим утащенный кусок сыра... И тебе, дураку, этого объяснять не будем, просто прикончим и другого поставим — посообразительнее и попослушнее. А то и без него обойдёмся... Такой вот урок... Пять месяцев восставшие осаждают Рим — хороший урок для Одоакра — ведь в эти месяцы к Рикимеру и его окружению, а значит и к Одоакру сходятся вести из всей империи — как на это кто где откликнулся. Взятый в плен Анфемий убит — увидеть смертельный удар, уложивший не кого-нибудь, а императора, пусть и завалящего — это немногим дано, это учит, что и императоры подвержены смерти. Это вызвало вмешательство Восточной империи — вот ещё урок — предостережение... Но чужак в Италии Орест, пообещав солдатам треть италийской земли, свергает ставленника ромеев — отличный урок!.. Одоакр учится, делает карьеру, делает выводы из уроков жизни, его разум в бешеном темпе переваривает все уроки и вырабатывает программу действий на будущее. Ибо это будущее ему обещано. Северином обещано... Но оно в раскрытый рот не свалится — его самому зубами вырвать у судьбы нужно... Через шесть лет после Болии недавний беглец в драных шкурах уже является одним из виднейших вождей федератов — не только скиров, но и воинов из других племён. И, видимо, помня о пути через Ругиланд и о Северине, о котором он узнал именно от ругов, он уделяет большое внимание воинам-ругам. А может и по другой причине, но уделяет им внимание вплоть до создания из них группы-землячества, до создания племенного скопления внутри войска-орды. Королём скиров ему не быть — они рассосались, заняли какие-то посты в войске и державе, а вот руги всё прибывают... С чего бы? Флакцитеева ли задумка? Или Февина? Или само по себе всё выходит? В любом случае судьба даёт ему добавочную силу, которую следует приручить... И он видит, слышит, чувствует, что пришло время сделать тот последний шаг, на который так и не решился Орест, не сдержавший обещания, не отдавший своим воинам обещанную треть италийской земли. Да, теоретически решив задачу, Орест не посмел осуществить решение на практике. А Одоакр был просто носителем силы, и ничто кроме такой же силы не могло его удержать. Он пообещал своим сторонникам треть всей обрабатываемой италийской земли — и дал её. Орест был убит 28 августа 476 года, а через неделю — 5 сентября — был свергнут и Ромул Августул, официально пощажённый за красоту, а фактически — чтобы стать одним из козырей Одоакра в борьбе за удержание власти.

— Но ведь он умер очень быстро. Слишком быстро. Не была ли его красота тому причиной?

— Имеешь в виду насилие над его телом и потрясение духа до нежелания жить? Мнения такие были, но подтвердить никто не мог. Да вряд ли и остался бы в живых кто-либо из свидетелей такого. Не знаю и не хочу гадать. Но тебе придётся не раз сталкиваться с такими возможностями и реальностями, так что вопрос уместен. Думаю, однако — в ответ на твой вопрос — что Одоакру было невыгодно вляпываться в такую грязь самому, а оставлять такое «лакомство» другим — ещё более глупо, даже если бы он и впрямь был любителем такого разврата. Но у варваров заданубийских племён это не наблюдалось... Нет, вряд ли. Одоакр ведь был не единственным претендентом на успех, были и другие популярные вожди, но они опоздали и потому погибли — как комиты Бракила и Адарих, оба несомненные варвары по происхождению.

— Как по-твоему, термин «комит» — это искажённое «комес», означающее товарища, спутника по-латыни? Что это значит у варваров?

— Полагаю, что речь идёт о ближайших к вождю или королю людях, вроде «графов» у лангобардов. На Востоке, кстати, по-прежнему звучит именно «комес», хотя там ромейский язык вытесняет латынь...