Характер движения левеллеров в Английской революции

“Гранды”, добившиеся теперь всего, чего хотели, считали революцию законченной. Они понимали, что разорённый многолетней войной народ думает иначе, что левеллеры считают казнь короля лишь началом. Ну что же, тем хуже для народа и левеллеров. Бывший роялист, а после казни короля — сторонник “грандов”, издатель парламентской газеты “Mercourius Politicus” Марчмонт Нидхэм писал: “Впервые левеллеры стали казаться значительными и опасными в 1647 году, когда началось это достопримечательное соперничество между армией и той подвергшейся коррупции партией, которая преобладала тогда в обеих палатах и в Сити, хотя в этот момент левеллеры и сослужили большую службу в ограничении первой и очищении второй. Ведь парламент тогда только и вернулся к Невинности и Свободе и начал действовать в том направлении, какое считалось необходимым для свобод нации, когда эти люди осмелились придраться к его действиям и выступить против парламента и против высшего офицерства армии, крича, что те и другие — вероломные предатели общественных интересов, потому что они не дают возможности им (горячеголовому сброду и самому низшему слою народа) установить всё так, как им того хочется” [Холореншоу, стр.67] .

Теперь, когда левеллеры “сослужили большую службу”, они стали только опасными. Поэтому все данные им обещания были нарушены и против них была начатьа провокационная компания.

Но как решились индепенденты разорвать союз с левыми? Ведь казнь короля и разгром пресвитерианского парламента сделали для них невозможным союз с правыми и ультра-правыми партиями. Невозможным? Кромвель думал иначе. Республика переживала серьёзные трудности. Роялисты наладили связи с ирландцами и шотландцами, провозгласили законным монархом сына казнённого короля, интриговали при и без того враждебно настроенных королевских дворах, организовали убийство послов республики в Мадриде и Гааге. Пресвитериане, купцы и промышленники из Сити, владевшие основными капиталами страны, также были настроены весьма враждебно. Но враждебность их к индепендентам несомненно исчезнет, рассуждал Кромвель, если обеспечить им возможность больших доходов от торговли, долю добычи от завоевательных войн. Было решено бросить армию в Ирландию, подавить восстание, захватить земли ирландцев и этим купить расположение промышленников и торговцев. Союз с правыми против левых и ультра-правых — вот план Кромвеля и “грандов”. Поэтому и началось наступление на левеллеров — ведь армия была награни восстания после того как стало ясно, что “Народное соглашение” даже в урезанном виде не будет проведено в жизнь. Такую армию в Ирландию не пошлёшь. В армии и сренди гражданского населения действуют левеллеры. У них даже газета появилась под названием “Умеренный”, но с отнюдь не умеренными требованиями на своих страницах. Левеллеров — единственную организованную силу, угрожающую слева, нужно оклеветать, спровоцировать на преждевременное выступление и уничтожить — иначе не будет прочного союза с правыми, опасающимися перемены курса индепендентов и восстановления их союза с левеллерами.

Поэтому начались преследования религиозных сект, хотя индепенденты отличались от пресвитериан именно веротерпимостью, началось преследование свободной печати. Левеллеров стали называть анархистами, атеистами, иезуитами, бывшими агентами короля и нынешними агентами королевы [Лавровский и Барг, стр.321]. “Охвостье” и не думало уходить в отставку и назначить выборы нового парламента. “Народное соглашение” так и осталось под сукном, но был создан Государственный совет и явно наметилась диктатура Кромвеля и “грандов”. Левеллеры не замедлили с ответом. Не только Лильберн и другие лидеры, но и рядовые солдаты ответили протестами, петициями и памфлетами. Лильберн в своих “Новых цепях Англии” (от 26 февраля 1649 года) указывал, что “Народное соглашение” настолько переработано в третьей редакции, что появилась угроза диктатуры Государственного совета [Лильберн “Памфлеты”, стр.49]. Он требовал разделить власть на законодательную и исполнительную, сделать суд 12-ти присяжных не подвластным в своих основах со стороны парламента [Там же, стр.50]; требовал осуществить полносмтью акт о самоотречении, явно намекая на Кромвеля и указывая, что если какое-либо лицо обладает высшей военной властью и при этом наденлено длительными исключительными полномочиями, то это может послужить и часто уже служило источником возникновения королевской или тиранической власти [Там же, стр.64]; он требовал восстановления свободы печати, уменьшения судебных расходов и жалованья судей (что снизит налоги), роспуска Государственного совета и замены его кратковременными комитетами их депутатов парламента, выплаты жалованья солдатам и отмены десятин [Там же, стр.65 — 66].

1 марта 1649 года появилось “Письмо к генералу Ферфаксу и его Совету офицеров”, подписанное восемью солдатами кавалерии. Одним из них был Ричард Рэмбольд, казнённый после реставрации в Эдинбурге за то, что сказал, что “Он не верит, будто Бог создал большую часть человеческого рода с седлом на спине и уздой в зубах, а меньшую — в сапогах со шпорами, чтобы ездить на первой” [Холорпеншоу, стр.102] .

Авторы этого письма, требовавшие восстановить Совет агитаторов и провести в жизнь “Народное соглашение”, были судимы военным судом. Трое выразили раскаяние и были “прощены”, пятерых же изгнали из армии, провезя перед строем на лошадях лицами к хвостам и сломав мечи над их головами [Холореншоу, стр.101 и 103]. Всем солдатам под угрозой суда запрещались политические сходки и подача петиций через головы офицеров. Но пятеро изгнанных опубликовали памфлет “Охота на лисиц пятью гончими...” (название было гораздо длиннее), в котором было интересное указание, что “напечатано в уголке свободы как раз напротив военного совета” [Там же, стр.103]. “Лисицами” были “гранды”, а “пятью гончими” — пять авторов.

В памфлете писалось: “До этого нами правил король, лорды и общины, теперь — генерал (Кромвель), полевой суд и палата общин. Мы спрашиваем вас, что изменилось?.. Произошла лишь смена названий” [Барг, стр.201]. “Мы никогда не будем спокойны до тех пор, пока часть из них не будет прикончена для острастки, а остальные разогнаны. Есть в этом городе те, кто больше заслуживают быть повешенными, чем лорды, чьи процессы были организованы Верхованым судом” [Холореншоу, стр.104]. Памфлет был опубликован21 марта. Несколькими днями позже Лильберн и его друзья Уолвин, Овертон и Принс выпустили “Вторую часть новых цепей Англии”, где делали подробный обзор событий от конференции в Путни и пришли к выводу, что “люди, которые раньше делали вид, что борются за свободу во имя уничт ожения общественных бедствий, оказались способными быстро выродиться и усвоили грубейшие принципы и практику старых тиранов” [Лавровский и Барг, стр.320]. Авторы считали индепендентов худшими изменниками, чем король и пресвитериане, ибо король совершал свои преступления из-за ложного воспитания, пресвитериане — из ложной ревности в вере и вытекавшей отсюда борьбы против сектантов, а “гранды” нарушили все свои клятвы и обязательства [Лильберн “Памфлеты”,стр.91]. Но авторы ещё надеялись на мирный исход, на “мудрость и искренню решимость” палаты общин.

Ответом парламента было осуждение “бунтарской” книги и арест на другой день — 28 марта 1649 года — всех четырёх авторов. Лильберен слышал, нахлдясь в приёмной Государственного совета, как за полуоткрытой дверью Кромвель говорил председателю совета Брэдшоу, постукивая кулаком по столу:”Я говорю Вам , сэр, у вас нет другого способа вести дело с этими людьми, как только сокрушить их, иначе они сокрушат вас. Мало этого. Всю ответственность за пролитую кровь и растраченные богатства этого королевства он возложат на ваши головы и плечи. они сделают тщетным и напрасным всё то, что вы создали многолетьним трудом, лишениями и страданиями, и добьются того, что в глазах разумных людей во всём мире вы окажетесь ничтожным поколением слабых и малодушных людей, людей, которых может сломить презренное, низкое отродье, каковыми они являются. Поэтому я снова повторяю Вам, сэр: вам необходимо их сокрушить” [Холореншоу, стр.106] .

Да, Кромвель был достаточно великим человеком, чтобы говорить видимо, прекраснодушному до некоторой степени Брэдшоу именно такие слова. И Лильберн был достаточно великим человеком, чтобы донести эти слова до нас, не исказив, но его величия нехватило для понимания той истины, что время слов прошло, что Кромвель уже сделал свой выбор и что только уничтожение Кромвеля может дать Лильберну и его товарищам какой-то шанс на победу. Хотя бы какой-то... Кромвель в этот момент был представителем всех собственников мира. Всего мира. Вождём именно буржуазной революции, понявшим её буржуазность. А Лильберн оказался лишь мечтателем-теоретиком, хотя были в его жизни и подвиги вполне практические. Но это не было главным в его жизни. И в решающий момент он не понял — полуоткрытая дверь была последним шансом продолжить революцию. Только бросок в эту дверь, только вкладывание всех сил до последней капли в смертельный удар... Кромвель бы на его месте это сделал. Его бы на это хватило...

Все четверо авторов — крупнейшие вожаки левеллеров — оказались в Тауэре. В Государственный совет была подана просьба — отпустить их на поруки. После прений в совете эта просьба была отклонена большинством в один голос — там ещё тоже не все понимали суть происходящего. Лильберн и его друзья, даже и после совместного обсуждения слышанных Лильберном слов Кромвеля, не уразумевшие, что время речей, полемик и памфлетов миновало, потратили проведённое ими в Тауэре время от ареста до восстания в армии на опровержение беспардонной клеветы на их партию и на составление четвёртой, последней редакции “Народного соглашения”. Да, тут они были молодцы — с пером и бумагой. Только вот партия их осталась в решающий момент без руководства...

В “Манифесте подполковника Джона Лильберна, мистера Уильяма Уолвина, мистера Томаса Принса и мистера Ричарда Овертона, заключённых в лондонском Тауэре и других, обычно (хотя и несправедливо) именуемых левеллерами...” [Холореншоу, стр.106], опубликованном 14 апреля 1649 года, были по пунктам, с большой убедительностью, опровергнуты все обвинения и клеветнические измышления против левеллеров. Но были в “Манифесте” строчки, показывавшие всю ограниченность мышления самых передовых левеллерских лидеров. В это время диггеры уже начали обрабатывать пустошь у холма святого Георгия. Диггеры называли себя “истинными левеллерами”. Но Лильберн не желал иметь с ними ничего общего. Он писал о “лживости жалких диггеров” [“Англ.бурж.рев.”, т.1, стр.322]. В “Манифесте” левеллерские вожди подчёркивают: “...относительно уравнения (levelling), под которым обычно понимают выравнивание состояния отдельных людей и отмену права собственности и титула на то, что каждый человек имеет как свою законную собственность... мы объявляем, что всякая попытка в этом направлении была бы весьма вредной, если только на это не будет получено всеобщее согласие со стороны всех и каждого в народе”[Лильберн “Памфлеты”, стр.98]. Но не только неимущих оттолкнули от левеллеров в решающий момент их взгляды на собственность. Не было в четвёртой редакции “Народного соглашения” ничего о нуждах крестьян, кроме требования отменить десятину да и то за “разумное удовлетворение светским владельцам десятин” [Там же, стр.117, Статья XXIII].

В вопросе о копигольде левеллерская программа хранила молчание.

Если бывшие сторонники короля через 10 лет (очевидно — после перевоспитания) получали право избирать и быть избранными, то неимущие этого права не получали [Там же, стр.110, статья I] .

В основном же изменения в четвёртой редакции были результатом печального опыта правления индепендентов. Парламент предлагалось избирать не на два года, а на год, чтобы уменьшить возможность установления диктатуры и увеличить права народа в смене неугодных ему людей в законодательном органе. Предусматривались суровые меры против попыток продлить полномочия парламента; превысить эти полномочия или даже умолчать о подобных попытках, не выступить против них, против нарушения “Народного соглашения”, а также уравнения состояний и уничтожения собственности — означало совершить государственную измену [Там же, стр.119, статья XXX].

Так что, хотя четвёртая редакция и была значительно лучше третьей, не говоря уже о её преимуществах над существовавшими порядками, она совершенно не учитывала интересов большинства крестьян, неимущих слоёв города и деревни, отчего левеллеры утратили их поддержку в решающие дни весны и лета 1649 года. Пусть десятки тысяч подписей стояли под петициями за освобождение Лильберна и его друзей. Пусть даже тысячи женщин присоединились к этому требованию (это было первое выступление только женщин в истории Англии, а может быть и всей Европы [Г.Фаган “Обнажённый меч”. М., 1962, стр.141]), причём части женщин удалось ворваться в палату общин, где они блестяще срезали наглецов-депутатов, советовавших им заняться мытьём посуды, а не столь странными для женщин делами, как дела государства. Все эти петиции отнюдь не означали обещания поддержки в предстоящей вооружённой борьбе. Левеллеры могли по-настоящему положиться только на армию, но арест руководства партии, отсутствие плана восстания, отсутствие связи между частями, приведшее к разрозненности выступлений, отсутствие среди восставших офицеров старше капитана, тогда как против них выступил сам Кромвель — всё это предопределило поражение вооружённого восстания левеллеров против власти “грандов”, против индепендентской республики.

Так как солдаты стоявших в Лондоне полков могли в случае восстания нанести парламенту короткий смертельный удар, решено было вывести ряд частей из Лондона. 25 апреля часть полков удалось вывести без осложнений [К.Н.Татаринова “Очерки по истории Англии 1640-1815 гг.”, издательство ИМО, М., 1958, стр.114], но солдаты драгунского полка Уолли (полка, когда-то первым избравшего агитаторов) [Холореншоу, стр.108], отказались уйти из столицы, а тем более ехать в Ирландию (куда полк должен был отправиться по жребию), пока им не выплатят жалованье, не распустят Долгий парламент и не удовлетворят ряд других их требований. Но они действовали стихийно и всё их выступление свелось к тому, что они заставили сержанта-знаменосца передать им знамя полка и подняли большой шум. Поэтому Кромвель и Ферфакс быстро утихомирили взбунтовавшийся полк. 15 зачинщиков были отданы под военно-полевой суд. Один из них, 23-летний Роберт Локьер, с 16-ти лет сражавшийся против короля, любимец полка и признанный храбрец, был расстрелян на глазах у товарищей, которых до последней секунды ободрял и призывал к борьбе.

Лильберн и Овертон откликнулись на эту казнь письмом из Тауэра к генералу Ферфаксу, где писали: “Законом вполне доказано, что предание солдата казни генералом или военным советом по приговору полевого суда в мирное время является не чем иным, как убийством и предательством” [Холореншоу, стр.109].

29 апреля армия хоронила Локьера — “мученика свободы”. Очевидец событий Уайтлок так описывал эти похороны в своих мемуарах: “Около тысячи человек шли перед гробом по пять-шесть человек в ряд. Тело несли под звуки шести труб, игравших солдатский похоронный марш; позади вели лошадь покойного, всю покрытую чёрной материей. Гроб был украшен гирляндами из розмарина [вечнозелёного кустарника с душистыми листьями и цветами], наполовину окрашенного в красный цвет крови. Сверху лежал меч покойного. Несколько тысяч человек следовали строем за гробом. У всех на шляпах были зелёные и чёрные ленты. Шествие замыкали женщины. На кладбище в Вестминстере к процессии присоединились ещё несколько тысяч человек из более высокого общества, которым казалось неудобным маршировать через весь город. Многие считали эти похороны пощёчиной армии [То-есть командованию армии] и парламенту; другие называли участников процессии левеллерами, но последние ни на что не обращали внимания” [Холореншоу, стр.109].

Да, организовать похороны такого масштаба — организаторы нашлись. Ответить же мгновенным ударом на удар и тем самым предотвратить массу будущих менее пышно организованных похорон — организаторов не нашлось. Так было и раньше, так повторялось и позже многократно. А когда через 268 лет большевики в абсолютно сходной ситуации сумели сорвать повторение прежних результатов — то теперь находятся двуногие, осмеливающиеся их за это поливать грязью. Не по правилам-де действовали. Дурной-де пример подали. Вот ОМОН на стариков-ветеранов бросать, стравливать этносы и социальные группы, обрекать население на вымирание и вообще страну на части разваливать ради мошны и утробы малой группочки двуногих нелюдей — дело святое, традициями освящённое... Не потому ли так плохо знают у нас историю те самые массы, которые в конечном счёте решают всё? И не потому ли СМИ издевательски утверждают, что-де главный урок истории в том, что её уроки никого ничему не учат? А может быть — потому не учат, что о том власть имущие старательно заботятся, препятствуя знанию этой самой истории и её уроков? Мне именно такие выводы в голову приходят уже не одно десятилетие. И потому-то я и стал историю изучать и биться за её доведение до людей моей Родины. Чтобы уроки её их учили уму-разуму...