Псковское восстание 1650 года

1480 год. Происходит нечто совершенно незаметное в Европе. Где-то в восточных степях или лесах какие-то русские отказались платить дань каким-то татарам. Где это произошло, толком не знает никто. Правда, туда ездили послы императора “Священной Римской империи”, оттуда приезжади послы к римскому папе, привезли богатые дары и просватали для своего государя византийскую принцессу. Правда, говорят о множестве богатых городов в этой неведомой земле, а также и о том, что чудес всякого рода там не меньше, чем в Индии. Мало ли что говорят? Каждый культурный европеец знает, что за польской столицей Краковом начинаются леса и степи, населённые дикарями, а всяким сказкам верить не стоит.

В начале XVI века новоявленная восточная держава нанесла страшное поражение Ливонскому ордену, остановила двигавшихся из Финляндии в Карелию шведов и отобрала у Литвы более трети её территории. Но и тогда внимание западноевропейских государственных деятелей не было привлечено к этим событиям. У них хватало своих хлопот, так что они, выяснив, что это государство с турками воевать не собирается, а значит — как союзник интереса не представляет, снова занялись своими делами. О прочих же европейцах и говорить нечего. Любой немецкий бюргер средней руки мог перечислить всех членов семьи французского или испанского короля, но лишь немногие знали, что есть на свете город Москва. Англичане, например, узнали о существовании Московского государства лишь после плавания Ченслера в 1553 году, гораздо позже существования Америки.

Двадцатипятилетняя Ливонская война, когда русские армии стёрли с лица земли Ливонский орден, а также отразили вторжение на русскую территорию поляков и шведов, поддержанных датчанами, ганзейцами и крымским заном, привлекла, наконец, внимание европейских политиков к восточному гиганту. Внимание это было весьма настороженным. Государство, выдержавшее войну с половиной Европы — опасное государство. Нельзя дать ему усилиться. И началась борьба “культурных европейцев” против “диких варваров-московитов”. Изучая эти времена, мы видим, как в Россию не пропускают стратегических товаров и нанятых в Европе специалистов, шлют шпионов, пытаются при помощи унии подчинить православную церковь католической, душат русскую торговлю, наводняют страну фальшивыми деньгами, провоцируют пограничные столкновения. Нельзя не отметить, что не только страх перед силой Московского государства и не только стремление к выгоде, но и искреннее презрение к “варварам” сплачивало европейские государства против России.

Немудрено, что и русские отвечали враждебным отношением к иноземцам и что простой народ в России был твёрдо убеждён, что все “немцы” как один — обманщики, мошенники и христопродавцы и что добра от них ждать нечего. Правящий класс поддерживал в народе это убеждение, а приезжавшие в Россию европейские авантюристы служили отличным подтверждением.

В холодной и горячих войнах с Европой Московское государство отнюдь не было пассивно обороняющейся стороной. Иван Грозный, например, поддерживал мелкую и среднюю шляхту в Польше и Литве и выдвигал свою кандидатуру на польский трон. Его корабли активно действовали во время Ливонской войны на Балтике. Когда ему пришлось отказаться от Ливонии, он и его дипломаты сумели перессорить недавних союзников — Польшу и Швецию, причём шведы сильно ослабили Польшу, а получившая передышку Россия при царе Фёдоре Ивановиче отбила у шведов побережье Финского залива. В борьбе с турками Московское государство также действовало весьма активно. Русская дипломатия поддерживала Иран, Грузию, Молдавию и Валахию, а также донское и запорожское казачество в их борьбе против турецких захватчиков и сумела отодвинуть момент непосредственного столкновения с турками до последней четверти XVII века.

Весь XVI век был отмечен ростом территории и могущества Русского государства. Но одновременно увеличивалось и угнетение простого народа боярским правительством, дворянами-помещиками и богатыми купцами. Не в силах выдержать растущий гнёт, брались за оружие русские крестьяне и мелкие посадские люди. Восставали и совсем недавно добровольно присоединившиеся народы Поволжья и Урала. Царство напоминало стальной кристалл с напряжённой структурой: нарушь в одном месте сетку молекул — и сталь рассыпается в мелкую пыль.

В припадке падучей болезни напоролся на нож мальчишка-царевич, младший сын Ивана Грозного. В течение трёх лет страну поражали страшные неурожаи. Утратившие от голода всякий страх, двинулись на Москву крестьяне во главе с Хлопком, но были разбиты. Появился с литовского рубежа беглый монах, назвавшийся именем покойного царевича, и лопнула структура стального кристалла. Обрастая переходящими на его сторону крестьянами, казаками, царскими войсками, без боя захватывая города, самозванец двинулся на Москву.

Так начался период, который был назван Смутным временем. Армии двух Лжедимитриев, Годунова, Шуйского, восставшие крестьяне под руководством Болотникова, поляки, шведы, рязанское и нижегородское ополчения — двенадцать лет сражались на территории европейской России.

Сотни тысяч людей погибли в боях, от голода и болезней и от рук палачей. Десятки городов, в том числе и Москва, были обращены в обгорелые развалины. Был потерян выход к Балтике. Поляки сидели в Смоленске — ключевой крепости на прямом пути в Москву. В стране свирепствовал голод и люди ели падаль, а кое-где доходили и до людоедства. Немногие уцелевшие бежали в леса и на лалёкие окраины.

Быть может, обессиленная страна стала бы в конце концов добычей иноземцев, но в это время в Европе вспыхнула Тридцатилетняя война, давшая России столь необходимую передышку. В ходе этой войны утратила былое могущество Польша, обезлюдела Германия (подвергнувшаяся такому же, если не большему, разгрому, как Россия), а Швеция была отвлечена от восточной границы и, занятая войной в Европе, старалась поддерживать с Россией дружественные отношения. Пока недавние союзники бились насмерть между Балтикой и Дунаем, на русских пепелищах снова вставали города и крепости, шумели нивы, вооружалась сильная армия. В деле возрождения Родины правительство встретило активную поддержку народа, хорошо помнившего страшные годы интервенции. Но, используя патриотический подъём масс, боярское правительство в то же время всё сильнее затягивало петлю налогов и повинностей, всё более увеличивало крепостную зависимость. Быстро рос срок сыска беглых крепостных, а в 1648 году и вовсе были отменены “урочные годы”, и беглец подлежал возврату к хозяину независимо от срока давности побега. Положение крепостных (принадлежащих не помещику, а земле, на которой они сидели) сильно приблизилось к положению холопов (фактических рабов, полностью находившихся во власти господина). Но и тем, кто сохранил личную свободу, тоже было нелегко, ибо свобода эта была фиктивной: всё население государства принадлежало теперь этому государству в лице царя, и формула “мы, холопы твои, государь” правильно отражала положение вещей. Посадские, например, несли многочисленные повинности — тягло. Туда входили денежные платежи, казённые службы, подводная повинность, строительство и ремонт городских укреплений и административных зданий (в том числе и жилищ администрации). Свободные (чёрносошные) крестьяне также несли тягло, включавшее многочисленные денежные налоги, поставки хлеба для отправки в Сибирь, несение ямской и подводной повинности, казённые службы (в целовальниках, кабацких головах и т.д.).

Если бы на плечи трудового люда легла тяжесть только тех повинностей, которые предусматривались законами, то и тогда была бы неминуемой ожесточённая борьба против непосильных тягот. Но в действительности дело обстояло гораздо хуже. Воеводы драли с населения деньгами и натурой сверх царских поборов ещё и себе в кормление. Иногда воеводские поборы были равны царским. Какой-нибудь обедневший окольничий бил царю челом: “Совсем охудал, государь, пошли воеводой хоть в Тамбов”. Царь писал на челобитной: “Послать”. И брал воевода с купцов дань с каждого воза товаров, и с мужиков чёрносошных откуп за освобождение от повинностей, и с посадских по случаю дня ангела каждого воеводского родственника, и брал себе земские и кабацкие деньги, и половинил стрелецкое жалованье. А если узнавал, что бьют на него государю челом, обвинял челобитчиков во всех смертных грехах и подвергал пыткам, а то и казнил. А чтобы не терять хлебного места, вынуждал население писать царю челобитные о том, что “такого де праведного воеводы у нас доселе не бывало, пожалуй, государь, своих холопов, вели воеводе и дальше сидеть в нашем худом городишке, а мы за тебя бога молить будем”. Глядя на воевод, радели о своём кармане и дьяки с подъячими. От такого управления не только мужики с посадскими, но и дворяне и купцы волками выли. Недаром на Земском соборе 1642 года, собранном для обсуждения вопроса — воевать ли с турками за отбитый донскими казаками Азов или вернуть его туркам без боя, — дворяне в один голос заявили царю: “Разорены мы, холопи твои, пуще турских и крымских бусурманов московскою волокитою и от неправд и от неправедных судов”. В итоге залитый русской кровью Азов пришлось вернуть туркам, хотя выход к морю был России необходим и пришлось через полсотни лет положить ещё тысячи людей в борьбе за эту крепость. Но не только воеводы, а и само правительство своими действиями ставило иной раз государство на грань катастрофы. Наряду с талантливыми государственными деятелями судьбой страны распоряжались многочисленные высокородные идиоты, для которых всегда на первом плане стояли вопросы престижа. Именно они отшвырнули от управления государством талантливейшего полководца и дипломата Дмитрия Пожарского, им обязана Россия поражением в Смоленской войне.

Всё же русские дипломаты, умело используя события в Европе, оказывая помощь хлебом и необходимой для производства пороха селитрой воевавшим в то время с Польшей шведам, сумели добиться значительного ослабления Речи Посполитой. К середине XVII века уже не русские опасались вторжения поляков, а поляки, с трудом отбивавшие натиск восставших украинцев и белорусов, больше всего боялись вмешательства Москвы.

Но Швеция на севере и Турция на юге, связанные договорами с Францией и, следовательно, и друг с другом, бывшие в то время величайшими силами на севере и юге Европы, попрежнему представляли собой страшную угрозу для России. Интересы государства требовали возвращения русских земель, захваченных турками, крымцами, поляками и шведами. Вернуть их мирным путём было невозможно, воевать пришлось бы сразу с несколькими врагами. Поэтому всё большие тяготы ложились на население — на подготовку к войне нужны средства, для выколачивания этих средств и усмирения тех, кто не хочет платить, нужен мощный государственный аппарат, а на его содержание тоже нужны средства. Получалась сказка про белого бычка, которая должна была рано или поздно кончиться взрывом народного негодования. Взрыв этот произошёл, но энергия его рассеялась впустую, не принеся народу никакого облегчения. Произошло так именно потому, что как раз в это время окончательно прекратились какие бы то ни было выступления против царя лично. Всякое недовольство, да и прямое восстание, направлялось только против тех или иных царских слуг, но никому и в голову не приходило, что можно ограничить власть царя (как в своё время поступили бояре при избрании Василия Шуйского) или заменить его другим царём либо даже вовсе уничтожить (как было с Фёдором Годуновым или Лжедимитрием Первым). Было так когда-то, но к середине XVII века и мысли о том не стало. Никто из бояр не помышлял о захвате трона, а только грызлись бояре за первое место возле царя. И простолюдины, когда в 1648 и 1662 годах царь был фактически в их власти, даже не подумали о том, чтобы свернуть ему голову, а только требовали наказания того или иного боярина. Где-то на Западе полетела под топором палача голова английского короля, парижане в дни Фронды намеревались отобрать у матери и воспитать по-своему малолетнего Людовика Четырнадцатого, шведский сенат (куда входили и представители горожан) спорил с королями, польский сейм играл с королём, как с игрушкой. На Руси же и в голову никому не приходила мысль о малейшем ограничении царской власти, и недомыслие это дорого обошлось русскому народу. Именно тому, что в глазах народа в эти годы царь был не столько человеком, сколько наместником бога на земле, поднять руку на которого — смертный грех, следует приписать поражение многочисленных восстаний в городах Московского государства в 1648-1650 годах и в 1662 году, в том числе и в Пскове и Новгороде в 1650 году, когда восставшие имели сильные укрепления, запасы продовольствия, оружие и боеприпасы, активно поддерживались крестьянством, но, не продержавшись и полугода, сложили оружие, так как из-за боязни бороться с государем всея Руси упустили удобный момент для наступления и перешли к обороне, что для всякого восстания смертельно опасно.

Восстание это происходило на территории, прилегавшей к шведскому рубежу, и потому следует остановиться на русско-шведских отношениях в это время.

Потеряв во время интервенции Ижорскую и Карельскую земли, Россия, естественно, стремилась к реваншу. Но гораздо важнее для неё было в то время возвращение захваченного поляками Смоленска. Попытка вернуть его в 1632 году была безуспешной — поляки оказались в этот момент достаточно сильны, чтобы отбросить русскую армию за рубеж. Поэтому Польша оставалась в середине XVII века для России врагом номер один, а шведы, бывшие противниками Габсбургской коалиции, куда входила и Польша, оказались по воле обстоятельств союзниками России. Поэтому Россия во время Тридцатилетней войны снабжала их хлебом и селитрой и даже пыталась заключить с ними союз против Польши, что не удалось вследствие гибели короля Густава-Адольфа в его последней победоносной битве. Но и шведы, и русские понимали, что рано или поздно схватка за выход к морю неминуема. Поэтому шведы стремились ослабить русскую армию, задушить зарождавщуюся в Туле, Олонце, Вятке железоделательную и оружейную промышленность. Особенно настаивали они на предоставлении им права неограниченной скупки хлеба в районе Новгорода и Пскова. Это позволило бы им в нужный момент обесхлебить северо-запад страны и голодом одолеть не отступающие перед оружием гарнизоны русских крепостей.

Голод также не позволил бы русским войскам оказать своевременную помощь крепостям северо-запада — ведь в бесхлебных районах армия теряет либо силу своих воинов, либо подвижность из-за необходимости таскать за собою хлебные обозы. Именно скупка хлеба в своё время отдала Новгород в руки шведов, а Псков устоял лишь потому, что меньшие люди взяли дело обороны в свои руки, оттеснив больших людей и поклявшись стоять до последнего издыхания несмотря на голод, болезни и численное превосходство врага.

Московское правительство, больше шведов заинтересованное в сохранении мира, было вынуждено вести себя более миролюбиво и покладисто, чем следовало бы, учитывая действия шведских агентов. Противодействие шведским замыслам заключалось в форме волокиты, препятствий к передвижению шведских подданных в России, отправке нот о дурном поведении шведских агентов. В общем, это была пассивная оборона.

Одним из щекотливых вопросов в русско-шведских отношениях был вопрос о перебежчиках. По Столбовскому миру 1617 года население отошедших к шведам российских областей должно было за две недели перейти на русскую территорию или стать подданными шведской короны. Была в Столбовском договоре и такая статья, по которой Россия и Швеция обязались выдавать перебежчиков. Но если из Швеции в Россию бежали немногие “причинные люди”, то из захваченных шведами русских областей, а также из русских поселений в Эстляндии (например — Колывань, он же Ревель, ныне Таллин) бежало в Россию множество русских и карел, не желавших жить под шведской властью. За 1618—1649 годы по явно заниженным московским данным число беглецов достигло 50 000 человек. Естественно, шведам это не нравилось и они требовали вернуть перебежчиков согласно договору. Московское же правительство полагало, что если православный человек бежит от лютеран на территорию “Третьего Рима”, то грех его выдавать. Эти возвышенные размышления подкреплялись нежеланием упускать лишних налогоплательщиков, стремлением досадить шведам и нежеланием возбудить недовольство в народе столь непатриотическими действиями, как выдача русских иноземцам. Однако договор следовало соблюдать, иначе — война, а к войне не готовы. Поэтому делали вид, что очень хотят выдать перебежчиков, но найти их никак не могут. Шведы слали списки перебежчиков, но воеводы с согласия и даже по тайным инструкциям Москвы, получив такой список, теряли обычную расторопность и никак не могли никого из отмеченных в списке изловить для передачи шведам. Шведы стали засылать своих агентов для выявления беглецов своими силами. Когда воеводе сообщали, что такой-то живёт там-то, приходилось его выдавать. Но воеводы, поддерживаемые населением, всячески мешали таким агентам работать, ловили их как шпионов, подвергали пыткам, казнили [“Россия и Швеция в первой проловине XVII века”, Константин Якубов, М.,1897, стр.396-397. Далее: “Россия и Швеция... стр...”] . В конце концов, в 1649 году специальное посольство в Швецию во главе с боярином Борисом Ивановичем Пушкиным и дьяком Алмазом Ивановым добилось того, что все перебежчики за 1618 — 1649 годы останутся за Московским государством. Шведам за них будет уплачено 190 000 рублей и на часть этих денег шведы могут закупить 12 000 четей ржи по той цене, по какой в то время будут покупать рожь на месте, в Пскове и Новгороде. 12 000 четей равны 48 000 пудов или 768 тонн.

Желая вернуть хоть часть отдаваемых денег, московское правительство отправило псковскому купцу Фёдору Емельянову тайный приказ — вздуть цены на хлеб, по этим завышенным ценам закупить 2 000 четей ржи и передать шведам вместе с 10 000 четей ржи из царских житниц, где хранились стратегические хлебные запасы, скупленные заранее и по дешёвой цене, а так как Емельянов свои 2 000 закупал бы гласно, то все 12 000 можно было объявить принадлежащими тому же Емельянову и продать шведам по высокой цене. Шведы теряли бы крупную сумму, Емельянов и продавшие ему хлеб помещики оказались бы в большом выигрыше в пределах скупленных им двух тысяч четей, а правительство получило бы впятеро против них большую сумму прибыли. Ну, а то обстоятельство, что в Псковском и Новгородском уездах был плохой урожай и население ждало голодной зимы, очень мало тревожило правительство. Однако население Пскова придерживалось другого мнения и, когда Емельянов поднял цену на четь ржи с 19 алтын до 36 алтын 4 деньги, то псковичи заподозрили неладное. Как сообщил потом в Москве сам Фёдор Емельянов, “гиль на него, Фёдора, заводить” начали ещё до прибытия царской грамоты воеводе Собакину с приказом отмерить из царских житниц 10 000 четей ржи и ссыпать в амбары за рекой Великой. Грамота эта пришла 24 февраля 1650 года, а восстание началось 28-го. Значит, недовольство псковичей стало явным уже за 4-5 дней до начала восстания.