Псковское восстание 1650 года

О начале восстания узнали в Москве 10 марта от воеводского гонца Молвянинова. 13 марта прибыл Ордин-Нащокин и, рассказав более подробно о событиях, подал список вожаков восстания, а также список сторонников царского правительства и своих агентов в среде восставших. Среди них следует упомянуть стрельца Ульяна Фадеева, пробравшегося впоследствии в революционное правительство Пскова. Несколько позже — 18 марта — прискакал выехавший на два дня позже Ордин-Нащокина гонец от воеводы Собакина — сотник Копылов. Он сообщил, что челобитную пишут и, вероятно, скоро привезут [Россия и Швеция... стр.313]. Несколько раньше — 15 марта (я нарушил хронологию, чтобы рядом оказались сведения о повинной челобитной псковичей) — прибыл Фёдор Емельянов и, описывая причинёные ему убытки, изобразил восстание как повальное пьянство, грабёж, бессмысленное буйство. Из всех этих сведений в Москве поняли только то, что “псковичи заворовались”. Причина “воровства”, по переданному Поммеренингом в его письме королеве Христине мнению бояр, состоит в том, что “несведущие простые люди и чернь ничего не знают о великой дружбе и дружественных договорах великих потентатов (Швеции и России) и псковичи думали, что это без воли царя Левин Нумменс вывозит деньги из страны” [Россия и Швеция... стр.470]. Что же касается пьянства, грабежей и прочего ассортимента лжи и клеветы, то этому в Москве поверили охотно, ибо предполагалось как аксиома, что предоставленная самой себе “подлая чернь” иначе и вести себя не может, а если в её среде заводился человек, подобным образом себя не ведущий, то это уже было подозрительно, и его начинали подозревать в чернокнижии, видеть в нём “заводчика-зачинщика” и в любой заварухе искать его следы. Любая самодержавная власть видит в “больно умных” и “шибко грамотных” своих врагов. Кстати, когда Ордин-Нащокин, выдвинувшийся после подавления восстания, стал “канцлером” страны, родовитые бояре и его, недавнего дворянина, с их точки зрения — более чем худородного, обвиняли тоже в чём только могли. Ибо он был “больно умным” и “шибко грамотным”...

Когда царю доложили ставшие известными факты о восстании, он был, как сообщает Поммеренинг, “очень недоволен”, причём не тем, что разгромили двор Емельянова, а тем, что псковичи осмеливаются “трактовать” о политике государства, подвергать сомнению подлинность царских грамот, задерживать иностранных подданных, не подчиняться воеводе. Но царь осторожен. Он не торопится двигать на Псков войска — ведь псковичи могут оказать сопротивление, а скоро начнётся весенняя распутица, и тогда отрезанным от подкреплений карателям придётся худо. Да и опасно начинать гражданскую войну на рубеже — вдруг шведы вмешаются. Нужно попытаться подчинить Псков мирным путём, а потом, когда крепость будет в руках властей, — учинить расправу над наиболее активными бунтовщиками.

17 марта в Псков были посланы “для расследования” окольничий князь Фёдор Фёдорович Волконский и дьяк Герасим Дохтуров. Они везли грамоты к стрельцам и посадским с похвалой к тем, кто унимал “воровство”[Россия и Швеция... стр.313], а также царское разъяснение псковичам о причинах выдачи шведам денег и хлеба, где были и такие строки: “вам было за такую его государскую милость и жаленье и за христианское избавленье благодарить бога и ему государю те убытки платить и воздавать службами своими” [Тихомиров, стр.60] . Под царской милостью подразумевалось “христианское избавленье” — плата за перебежчиков. Любопытно звучит это — мог бы глава “всея Руси” отступиться от беглецов своей крови и своей веры, а вот не отступился, милость оказал... Он никому не обязан, не подотчётен, а ему обязаны все... Но ведь для псковичей это звучало вдвойне издевательски: “молите за царя бога, что он стал спекулировать хлебом в неурожайный год, да ещё освящает это такими словами”.

Помимо предназначенных для всеобщего внимания грамот был у Волконского тайный наказ, где ему предписывалось по прибытии в Псков и наведении порядка “дву человек казнить смертью, а четырёх человек за городом повесить по дорогам... а достальных воров по сыску колко человек доведётца, велети в торговые дни бити кнутом нещадно и посадить в тюрьму” [Тихомиров, стр.60] . Рекомендовались также пытки с применением огня. Наказ несомненно писался с ведома царя, что видно по многочисленным пометкам, поправкам и дополнениям. Следует отметить, что согласно наказу Волконский должен был зачитать грамоты на дворе архиепископа, собрав туда представителей всех слоёв населения кроме “молодших” посадских. Видимо, именно на молодших обрушились бы в основном репрессии, хотя, конечно, и других бы не забыли. В заключение следует привести из наказа угрозу Волконскому и Дохтурову опалой, если они сыск “учнут делать с поноровкой для своей корысти”. Авторы наказа знали, кого они шлют в Псков, и не опасались бескорыстного милосердия.

21 марта в Москву приехали псковские челобитчики: Прохор-мясник да посадский же человек Сысой Григорьев. Оба были людьми случайными: Прохора нанял вместо себя посадский Степан Шелепин, желавший откупиться от опасной чести, а Сысой поехал вместо заболевшего отца. Когда они 9 марта выезжади из Пскова, с ними был ещё один челобитчик — стрелец Несмеянова приказу Яков Щербаков-сапожник. Но этот единственный настоящий представитель восставшего Пскова был брошен в тюрьму новгородским воеводой Фёдором Андреевичем Хилковым. Прохор-мясник должен был передать царю три запечатанных челобитных, содержания которых не знал, а Сысой Григорьев вёз 100 рублей мирских денег, чтобы купить на них в Москве “что пригоже” и поднести дары царю, царице и новорожденной царевне Евдокии. В челобитных были: просьба к царю не велеть отпускать хлеб за рубеж; обвинение Фёдора Емельянова в измене и сношениях с иноземцами (какой же торгующий с заграницей купец с ними не знается?!), а также сообщение о том, что Нумменсу зла не причинили, что он и бывшая при нём казна находятся под охраной и ждут царского слова.

Допрошенные порознь, Прохор и Сысой рассказали, что в Пскове бунтуют все кроме дворян, детей боярских и “лучших” посадских, а вожаков восставших — около полусотни, а имена их записаны: служилых людей — у голов стрелецких, а посадских — у земских старост [Швеция и Россия... стр.316] . Царь челобитные принял, но дары не взял, так как в тех челобитных псковичи не каялись в винах, а пытались трактовать об отношениях со Швецией, что совсем не их дело. Сысоя Григорьева отпустили восвояси, а Прохора-мясника задержали, так как нашли у него гадальную книгу и зерномётные кости (дал их в дорогу племянник, чтобы не было скучно) и обвинили в чернокнижии.

Ехавшие из Москвы в Псков князь Волконский и дьяк Дохтуров встретили в Клину гонца из Новгорода и узнали, что 15 марта там тоже началось восстание. 23 марта в час ночи, за 140 вёрст не доезжая Новгорода, они встретили гонца от воеводы Собакина — пушкаря Константина Волынского. Тот рассказал, что 17 марта, когда служивший по случаю царских именин обедню в Надолбине монастыре Макарий пошёл в город — к себе на двор, то в Рыбницких воротах его встретили люди разных чинов, требовавшие выдачи боярского сына Михайлы Турова (вывезшего из Пскова Фёдора Емельянова), а когда Макарий сказал им, что Туров бежал, — посадили его на цепь, но через час отпустили, взяв слово в два дня найти и выдать Турова. А сам Волынский выехал 19 марта и в городе всё время бьют в колокола и собираются на круги, послали 7 человек в Новгород, и теперь новгородцы советуются — быть им с псковичами или нет[Швеция и Россия... стр.319] .

Волынский очень сильно напутал, что видно из отписки царю самого Макария. Псковичи не требовали выдачи Турова, но хотели побить Макария камнями за то, что он будто бы писал новгородскому воеводе Хилкову, чтобы тот арестовал челобитчиков. На цепь Макария не сажали, но “волочили по площади часа четыре”. В это время псковичи ещё не знали о восстании в Новгороде. Те семеро человек, которых послали в Новгород, должны были выяснить судьбу челобитчиков. Но новгородцы, осведомлённые о псковских делах, к этому времени начали восстание, причём развивалось оно поначалу очень сходно с псковским: тоже арестовали “немца”, только хотели арестовать Иоганна де Родеса, а по ошибке арестовали датского посла Ивера Краббе[Швеция и Россия... стр.469] , тоже угрожали воеводе Хилкову и митрополиту Никону (будущему патриарху); тоже громили дворы “лучших” посадских. Один из псковичей, некий пушкарь, с помощью новгородцев освободил арестованного челобитчика Щербакова и отправил его в Псков. Известие о восстании в Новгороде воодушевило псковичей, заявлявших: “не мы одни то учинили, и новгородцы так же сделали, и топерво в том деле два города” [Швеция и Россия... стр.337] .

Между 20 и 23 марта псковичи сместили прежних всегородных старост Семёна Меньщикова и Ивана Подреза. На их место были избраны голосами “молодших” посадских и стрельцов новые всегородные старосты — Гаврила Демидов и Михаил Мошницын.

25 марта в Псков приехал новый воевода — князь Василий Петрович Львов. Он принял от Собакина ключи, печать, пушки, денежную казну, хлебные запасы и склады боеприпасов, после чего передал царский приказ — явиться бывшему воеводе Собакину в Москву — очевидно, для выволочки за несправление с обязанностями. Но псковичи Собакина не выпустили из города. Демидов и Мошницын заявили, что он писал царю — хлеб де в Пскове дёшев, так пусть и посидит “на дешёвом хлебе”, пока не вернутся из Москвы челобитчики, а”будет только что сделается над их челобитчики на Москве, то де здесь и окольниччьему Никифору Сергеевичу Собакину не быть живому”(из показаний новгородца Арцыбашева, бывшего в то время в Пскове) [Швеция и Россия... стр.329] .

28 марта псковичи пришли в съезжую избу к новому воеводе Львову и попросили дать им порох и свинец. Просили вежливо, но воевода понимал, что такая просьба равносильна требованию. Однако он разыграл удивление: “Зачем вам порох и свинец? Али из-за рубежа что слыхать? Так я разведчиков пошлю”. Тут он услышал: “Из-за рубежа ничего не слыхать, боимся мы московского рубежа, слыхали мы, что идут из Москвы к нам во Псков многие служилые люди” [Россия и Швеция... стр.327] . Львов заявил, что пока жив — ключей от складов не отдаст, но псковичей такое препятствие, как жизнь воеводы, очень мало смутило. Львова осадили в избе и убили бы, если бы он не сообразил, что героизм в данном случае бесполезен. Выйдя с иконой на крыльцо, он заявил, что царю не изменит, а если хотят ключи от складов и городских ворот — пусть отбирают силой. Инсценировка отобрания ключей, печати и прочих атрибутов воеводской власти была произведена немедленно. Власть воеводы в городе, даже номинальная, перестала существовать. Революционное псковское правительство, возглавляемое хлебником Гаврилой Демидовым и заседавшее во всегородной избе, стало полным хозяином города. Князь Волконский приехал, таким образом, совсем не к нашалившим и раскаявшимся детям, а к сумевшим сорганизоваться для жестокой борьбы повстанцам. Приехав 30 марта, он сразу понял это, но стремление выполнить свой долг в сочетании с боярской спесью не позволили ему повернуть назад. Правительство Пскова отвело ему для постоя разорённый двор Фёдора Емельянова и псковичи по этому поводу кричали: “Изменник стал на изменничьем же дворе”. Взбешенный Волконский поскакал верхом в соборную церковь, не желая жить там, куда его определили какие-то посадские людишки, и намереваясь прочесть там царские грамоты, пользуясь правом любого человека на неприкосновенность в стенах храма. Но псковичи вытащили Волконского за бороду из храма и, угощая тумаками за попытки вырваться, приволокли на площадь, где подвергли обыску и допросу “с чем он в Псков прислан” [Тихомиров, стр.65] . Найденный при нём тайный царский наказ был прочитан народу, и когда дошли до перечисления поимённо повстанцев, заранее приговорённых к казни, народ кинулся к помосту. Один из упомянутых в наказе, стрелец Прокофий Коза, ударил Волконского обухом по голове [Россия и Швеция... стр.328]. Только вмешательство Гаврилы Демидова и Михаила Мошницына спасло Волконского от смерти. Тут же приволокли воеводу Собакина и также подвергли допросу. Волконского посадили под охрану двадцати караульщиков, а Собакина под домашний арест — запретили выходить со двора. Таким образом революционный Псков решительно выступил против царского правительства, но не против царя.

“Революционный”? Не “восставший”? Да. Можно быть революционером ещё до свершения революции, а теперь псковичи шли именно за людьми, которых можно назвать именно революционерами, а не просто “бунтарями” или “повстанцами”. Не было ещё понимания того, что именно происходит, но происходившее было чем-то более серьёзным, чем просто восстание. Было зародышем революции... Могло ею стать — во главе восстания были теперь те, кто смог бы додуматься до следующих шагов в нужную сторону...

По сообщению новгородского митрополита Никона 3 апреля в Новгород приехали четыре псковича — договариваться о совместных действиях. По более позднему показанию на допросе члена новгородского правительства Фёдора Негодяева, эти псковичи — два казака и два монастырских служки — сообщили новгородцам о переходе на сторону Пскова восставших солдат в Сумерской волости.