Гадкие лебеди братьев Стругацких — моё понимание этого произведения

стр.129
(К Виктору приходит Павор, а Виктор уже знает, кто его кастетом огрел по затылку, кто мокреца украл, после чего мокрец умер, потому что ему читать не давали).
— Я вижу, вы много знаете, — сказал Павор. — Это плохо. Я имею в виду — для вас. Ну, ладно. Во всяком случае, вы не знаете, что я самым искренним образом уважаю вас и люблю. Ну, не дёргайтесь и не делайте вид, что вас тошнит. Я говорю серьёзно. Я с удовольствием готов выразить сожаление по поводу инцидента с кастетом. Я даже признаюсь вам, что знал, кого бью, но мне ничего не оставалось делать. За углом валяется один свидетель, теперь вы припёрлись... В общем, единственное, на что я мог бы пойти, это треснуть вас по возможности деликатно, что я и сделал. Приношу самые искренние извинения... Однако извиниться за то, что я работник известного вам департамента, — продолжал Павор, — я не могу, да и не хочу, в общем-то. Не воображайте, пожалуйста, будто у нас там собрались сплошные душители вольной мысли и подонки-карьеристы. Да, я — контрразведчик. Да, работа у меня грязная. Только работа всегда грязная, чистой работы не бывает... Да, слежу за лепрозорием, ненавижу этих мокрых тварей, боюсь их — и не только за себя боюсь, за всех людей, которые хоть чего-то да стоят. За вас, на-пример. Вы же ни черта не понимаете. Вы — вольный художник, эмоционал, ах, ох — и все разговоры. А речь идёт о судьбе человечества. Вот вы ругаете господина Президента — диктатор, тиран, дурак... А надвигается такая диктатура, какая вам, вольным художникам, и не снилась. Я давеча в ресторане много чепухи наговорил, но главное зерно верное: человек — животное анархическое, и анархия его сожрёт, если система не будет достаточно жёсткой. Так вот ваши любезные мокрецы обещают такую жёсткость, что места для обыкновенного человека уже не останется. Вы того не понимаете. Вы думаете, что если человек цитирует Гегеля или Зурзмансора, то это — о? А такой человек смотрит на вас и видит кучу дерьма, ему вас не жалко, потому что вы и по Гегелю дерьмо, и по Зурзмансору тоже дерьмо. Дерьмо по определению. А что за границами этого определения — его не интересует. Господин Президент по прирожденной своей ограниченности... ну, облает вас, ну в крайнем случае прикажет посадить, а потом к празднику амнистирует от полноты чувств и ещё обедать к себе пригласит. А Зурзмансор поглядит на вас в лупу, проклассифицирует: дерьмо собачье, никуда не годное, и вдумчиво, от большого ума, от всеобщей философии смахнёт грязной тряпкой в мусорное ведро и забудет о том, что вы были...
Виктор даже есть перестал. Странное было зрелище, неожиданное. Павор волновался, губы у него подёргивались, от лица отлила кровь, он далее задыхался. Он явно верил в то, что говорил, в глазах у него ужасом застыло видение страшного мира. "Ну-ну, — сказал себе Виктор предостерегающе. — Это же враг, мерзавец. Он же актёр, он же тебя покупает за ломаный грошик... — Он вдруг понял, что насильно отталкивается от Павора. — Это же чиновник, не забывай. У него, по определению, не может быть идейных соображений — начальство приказало, вот он и работает за компот. Прикажут ему защищать мокрецов — будет защищать. Знаю я эту сволочь, видывал..."
Павор взял себя в руки и улыбнулся.
— Я знаю, что вы думаете, сказал он. — По вашей физиономии видно, как вы пытаетесь угадать: чего этот тип ко мне пристал, что ему от меня нужно. А вот представьте себе, ничего мне от вас не нужно. Искренне хочу предостеречь вас, искренне хочу, чтобы вы разобрались, чтобы вы выбрали правильную сторону... — Он болезненно оскалился. — Не хочу, чтобы вы стали предателем человечества. Потом спохватитесь, да поздно будет... Я уже не говорю о том, что вам вообще нужно отсюда убираться, я и пришёл-то к вам, чтобы настоять на этом. Сейчас наступают тяжёлые времена, у начальства приступ служебного рвения, кое-кому намекнули, что, мол, плохо работаете, господа, порядка нет... Но это — ладно, это чепуха, об этом мы ещё поговорим. Я хочу, чтобы вы в главном разобрались. А главное — это не то, что будет завтра. Завтра они ещё будут сидеть за проволокой под охраной этих кретинов... — Он опять оскалился. — А пройдёт десяток лет...
Виктор так и не узнал, что произойдёт через десяток лет. Дверь номера открылась без стука, и вошли двое в одинаковых серых плащах, и Виктор сразу понял, кто это. У него привычно ёкнуло внутри, и он покорно поднялся, чувствуя тошноту и бессилие. Но ему сказали: "Сядьте", а Павору сказали: "Встаньте".
— Павор Сумман, вы арестованы.
Да, в данном случае арестован был контрразведчик Павор агентами другой контрразведки, с подачи именно Виктора Банева — пусть жрут друг друга. И это правильно. Пусть. Нынешние контрразведки без людоедства не могут, так пусть друг друга жрут, чем невинных людей. Только вот в данном конкретном и нетипичном случае Павор, я полагаю, был искренен предельно. Как и в предыдущем своём монологе, где говорил нечто прямо противоположное о необходимости уничтожить СЕРУЮ МАССУ в выписке "сорок второй".
Это как же так? А очень просто. Мокрецы — это зародыш ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ЛЮДЕЙ, а Павор — это лейкоцит ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ДВУНОГИХ. Этакий высокоразвитый неандерталец, вдруг обнаруживший стреми-тельно надвигающихся на ареал своего биологического вида кроманьонцев. Если свои для него были действительно быдлом, дерьмом, серой массой, то кроманьонцы оказывались недосягаемо превосходящими. И тут уж не до снобизма — он действительно вступает в бой за своё неадертальское, серое, гнусное, но — родное для него человечество. Как Сальери, сумевший в свое время, уже — будучи мастером в своём деле, понять “глубокие пленительные тайны” Глюка и переучиться, самоучкой одолеть повышение квалификации, именно в силу этого своего знания пределов для подобных ему понимает, что Моцарт для них абсолютно недосягаем. А потому и вступает в бой ЗА СВОИХ, уничтожая Моцарта и лишая себя не только душевного покоя, как всякий убийца, но и возможностей ещё не раз и не два насладиться музыкой Моцарта, а это ведь для него было возможно (этот подход к пушкинскому “Моцарту и Сальери” я взял с глубокой благодарностью к автору, хоть далеко не во всём с ним будучи единомышленником, у Даниила Гранина, написавшего на эту тему эссе “Священный дар”).
Павор ведь только-только начинает выяснять силу мокрецов, его мысль в поиске. И если в первом монологе он ещё думает о подтягивании СВОЕГО человечества до его, Павора, и таких, как он, уровня путём беспощадной селекции, да, но ведь все прочие пути были перепробованы, это он отмечает в самом начале монолога, то во втором монологе он уже думает о спасении ВСЕХ СВОИХ, чтобы потом, когда данную опасность удастся избыть, снова вернуться к вопросу, стоявшему перед ним и подобными ему ранее. Так что мы имеем тут дело с высокой трагедией, вопрос лишь в том смогли ли авторы довести трагичность судьбы Павора Суммана до читателей, хватило ли мастерства? Мало ли, что я понял. А массовые читатели книг братьев Стругацких или хотя бы критики — я же до настоящих критиков их творчества так и не добрался, а ведь где-то они есть, — они-то поняли? Если нет — вот моё понимание этой проблемы. Мнение нетипичное, уже потому требующее обсуждения во-первых и принятия за прецедент "образа Павора в истолковании Цукерника” во-вторых. Виктора Банева я осуждать не собираюсь. Он-то, пусть и не Христос и не апостол, но за Иоанна Предтечу очень даже сойдёт. И Павор для него враг, как и господин Президент, от которого он не примет амнистии к празднику и не явится на обед после этой амни-стии. Так что добрые чувства Павора к нему лично — это случай частный, а необходимость убрать Павора — случаи общий.
Но Павор Павором, а есть в том, что он наговорил, а Стругацкие написали, загадочка покруче.
Повторим: повесть завершена в сентябре 1967 года. А книга Льва Николаевича Гумилёва “Древняя Русь и Великая степь” вышла в издательстве “Мысль” только в 1989 году. И только в этой книге Гумилёв обнародовал последнее великое своё открытие, которое сам он так до конца и не успел оценить — сформулировал понятие “жёсткие системы”.
А тут Павор на ДВАДЦАТЬ ДВА ГОДА РАНЬШЕ заявляет: "человек — животное анархическое, и анархия его сожрёт, если система не будет достаточно жёсткой”. И добавляет про то, что "ваши любезные мокрецы обещают такую жёсткость, что места для обыкновенного человека уже не останется". А "жёсткие системы" — это и есть такой тип организации человеческих масс, который противостоит и родо-племенному типу, и полярно ему противоположной орде. В отличие от ЭТИХ организаций, состоящих из ОБЫКНОВЕННЫХ людей, жизнь которых базируется на ПРИРОДНЫЕ ЛАНДШАФТЫ, "жёсткая система" базируется на ЛАНДШАФТЫ АНТРОПОГЕННЫЕ, то есть ЛЮДЬМИ СОЗДАННЫЕ: на города и караванные пути, на храмы, библиотеки, научные учреждения и ОВЕЩЕСТВЛЁННЫЕ СЛОЖНЫЕ ИДЕИ. Она, эта система, сохраняет всё время высокий уровень пассионарности, в то время как системы организации ОБЫКНОВЕННЫХ ЛЮДЕЙ утрачивают свой заряд за срок, не превышающий 1 — 1,5,тысячи лет.
Вряд ли читателям этой моей разборки "Гадких лебедей" попадётся моя же работа "Люди всех стран, соединяйтесь!" или моя статья "Лев Николаевич Гумилёв и судьбы человечества” — они ведь тоже не опубликованы и ходят в машинописных и рукописных копиях и ксерокопиях с них. Так что стоит сделать здесь выписку, скажем, из статьи о Гумилёве для вящего поумнения читательского. Разбирая в упомянутой своей книге историю средневекового еврейского этноса, Гумилёв увидел, что евреи не подчиняются выведенным им законам ЭТНОГЕНЕЗА — зарождения, развития, упадка и гибели ЭТНОСОВ, а потому с одной стороны обозлился — как не обозлиться, если под возводимым тобою в течение доброй половины жизни зданием вдруг обнаружена такая каверна, способная всё здание обрушить, а с другой стороны стал искать — каким же законам подчинялось развитие и существование этой самой живучей из всех им исследованных человеческих общностей — общности средневековых евреев, рассеянной по всему свету, но странным образом остающейся неким единством. Сообщив это, я могу перейти к прямому цитированию своей статьи о Гумилёве.
...Вот доеврейское правительство Хазарии — пишет он на 141-й и 165-й страницах по поводу поведения правивших Хазарией еврейских купцов-рахдонитов — так бы не поступило. А евреи — у них же выгода на первом плане... Я честно пытался вылезть из еврейской шкуры и придумать что-нибудь доеврейско-хазарское. Не смог. Силён во мне жид... Ну, а разве на Руси и в России не менялась ориентация в политике и религии в связи с изменениями вовне и внутри? Так ведь то нормальный ПРИРОДОГЕННЫЙ, на природном ландшафте базирующийся ЭТНОС, а потом СУПЕРЭТНОС. А эти... Вот тут-то я и докопался до той скалы, поверх которой булькало и пузырилось болото, в котором бился разъяренный и сошедший с верной тропы Гумилёв. Вслед за ним докопался! НЕ ЗА ТО НЕ ВЗЛЮБИЛ ОН ЕВРЕЕВ, ЧТО ОНИ — ЖИДЫ, а за то, что законам этнологии не подчинились.
Но он не был бы Гумилёвым, если бы не начал докапываться: а почему они, дьявол их побери, не подчинились?! ПОЧЕМУ?! И вот что он пишет на 137-й странице: "Будучи ровесниками византийцев и славяно-руссов (общностей, возникших на рубеже двух эр на полосе от Южной Скандинавии до Эфиопии. — Я.Ц.), евреи отличаются от них тем, что освоили не природный, а антропогенный ландшафт от Чанъани до Тулузы и караванные пути. Неизбежная связь ландшафта с этносом чуть-чуть деформировалась, и этого оказалось достаточно, чтобы этническая система превратилась в жёсткую, точнее в полужёсткую. Это означало, что этнос превратился в общественный слой... Однако жёсткие системы автоматически исключаются из природного саморазвития. Их активность растёт за счёт постоянных встреч с окружением, и она даже больше, чем у природных этносов, но возраста такие системы не имеют. Поэтому появление их среди природ-ных(натуральных) этногенезов деформирует или, точнее, искажает обыч-ный ход этногенезов региона, то есть создаёт "зигзаги", не предусмотренные ни природой, ни наукой. Но это делает проблему заслуживающей особого внимания".
Таки-да! Деформирует и искажает — ведь описаний обычного хода этногенезов в работах самого Гумилёва более чем достаточно, чтобы начать ломать голову, умеющую мыслить — как бы избежать этого обычного хода событий, когда твой родной этнос обречён на гибель страшную и неизбежную — если плыть по течению так называемых законов природы. И пусть я не обрезан, не хожу в синагогу, ем трефное, не знаю ни идиша, ни иврита, не взываю к Иегове и Моисею, но если есть у меня какие-то причины гордо поднимать голову, когда мне бросают в лицо обвинение в еврейском происхождении — то среди прочих поводов к гордости деяниями своих предков будет (после прочтения этой книги Гумилёва) и та, что они первыми на планете создали “жёсткую систему”, вырвавшись из цепей природного этногенеза. Не то, чтобы они это запланировали и потом по проекту осуществили — просто они бились за своё выживание на этой окаянной планете с такой беззаветной яростью, что сумели создать небывалую доселе разновидность человеческой общности. Это я добавляю 15 ноября 1998 года, в момент перепечатки своей работы на дискетку компьютера.
На стр.182 он отмечает, что "жёсткая система потому и бывает крепка, что она при создании своём приноровлена к локальным условиям наилучшим образом. Когда же окружение меняется, перестройка системы трудна". На стр.341 он пишет, что "христианство имело в своём составе "жёсткую систему” — церковную организацию, поддержанную властью". ТОЛЬКО ЛИ ХРИСТИАНСТВО? Нет! Всякая ЦЕРКОВЬ, поддержанная ВЛАСТЬЮ или сама ЕЮ ЯВЛЯЮЩАЯСЯ, есть именно АНТРОПОГЕННАЯ СИСТЕМА, кормящаяся не от ЗЕМЛИ или МОРЯ, а от книг, культовых зданий, икон, мощей и жёсткой организации. И она старательно поддерживает древнюю ложь и древние ошибки, многократно с тех пор опровергнутые, ибо изменить букву в священном писании или факт в житии святого — значит дать еретикам возможность разрушить всё здание данной церкви в прах и щебень. Это ли не жёсткость?! Гумилёв не задержал на этом взгляда — не заметил или не захотел увидеть? Его уже не спросишь. Но я-то увидел. С его помощью, на его плечах стоя и плечах других гениев, а потому видя дальше, чем они...
На стр.403 он говорит о "жёстких общественных формах родоплеменных организаций или улусов, нуждающихся в правителях-хаганах". Улусы тоже АНТРОПОГЕННЫ, ибо держатся на Ясе, инструменте организации и победы. Это уникальное явление — улусы Чингисхана и его сыновей, и не ПРИРОДОГЕННЫМИ они были. И на стр.249 он пишет, к сожалению совершая передёргивание, о масонах, с одной стороны явно объединяя их с “жёсткими системами”, хотя и не употребляя этого термина, а с другой пытаясь сблизить их с “антисистемами” богумильского, катарского и вообще манихейского типа, причём в данном случае он прав, хотя сам своей правоты не понимает: как масоны, так и все виды манихейских ответвлений — это прежде всего ЯРОСТНАЯ НЕНАВИСТЬ к тому, что Заболоцкий назвал в цитируемом самим же Гумилёвым в этой же книге на странице 758 отрывке из стихотворения “Лодейников" "ПРИРОДЫ БЕСКОНЕЧНОЙ ДАВИЛЬНЕЙ", то есть и к тому природному феномену, как оборачивающиеся адом на Земле нехватки и избытки пассионарности у природогенных этносов. И далеко не все мыслители, произросшие из манихейских семян, доходят до желания уничтожить материальный мир, в котором такая мерзость нормой является. Вот ПЕРЕДЕЛАТЬ его... Но вслепую не переделаешь. Знание нужно. Масоны как раз это знание копят и время от времени решают, что накопили достаточно, что пора действовать. Увы, пока что его было недостаточно. К примеру, только-только опубликованы весьма малыми тиражами основные работы Гумилёва, а о переиздании трудов Покровского и тем паче его сподвижников ещё и вовсе не слыхать. А ведь они относятся лишь к отдельным граням великого кристалла бытия. Я-то это знаю, но с моими выводами знакомы пока что даже не сотни, а единицы и десятки. Так что пока у тех, кто верит в знание, не выходило, что и подтверждают последние события в СССР и на планете. Но рано или поздно должно же выйти! Иначе все грядущие века быть тем же ужасам, которые так талантливо объяснял в своих трудах Гумилёв, даже если человечество не угробит себя возросшей мощью своей в самые ближайшие десятилетия. А для того ли он работал и для того ли я назвал статью эту "Лев Николаевич Гумилёв и судьбы человечества”?
Было в конце XV — начале ХVII веков великое кладбище устремившихся в неведомые океаны кораблей, именуемое ШТИЛЕВЫМИ ПОЛОСАМИ с обеих сторон от экватора. Корабли влипали в них, как мухи в бумагу-липучку. Паруса обвисли, вёсел нет, двигатели пока не изобретены... Смерть приходила страшная, долгая, мучительная. Но какие-то единицы на шлюпках вырывались из зоны смерти, их подбирали, на карту ложился ещё бит информации, добытой страшной ценой. И накопилась эта информация, и превзошла критическую массу, и ещё до изобретения паровых двигателей стали моряки прорываться через эти полосы и плыть, куда им было нужно.