Книга Северина :: Гадкие лебеди братьев Стругацких — моё понимание этого произведения

Гадкие лебеди братьев Стругацких — моё понимание этого произведения

стр.132

(Павора уводили, а против двери Виктора Банева уже стояли те два “профессионала”, которым он “сдал” недавно Павора. И Виктор был приглашён ими в их номер и от имени господина Президента ему была вручена медаль “Серебряный Трилистник второй степени” в награду за особые услуги департаменту генерала Пферда. Подписано-то Президентом, но...):

— Потеха, говорят, была. Старик заорал: "Какой Банев? Куплетист? Ни за что!" Но генерал ему эдак сурово: "Надо, ваше высокопревосходительство!” В общем, обошлось. Старик растрогался, ладно, говорит, прощаю...

стр.134

(Песня Банева, фактически написанная Высоцким. Нет ли тут, кстати, намёка на общий для гениев и крупных талантов синдром самоубийства тем или иным способом? Гибель Высоцкого тоже близка к самоубийству, самосожжению. Мало ли, что ещё тринадцать лет после написания этих строк прожил — они-то ведь уже были им написаны):

Сыт я по горло, до подбородка,

даже от песен стал уставать.

Лечь бы на дно, как подводная лодка,

чтоб не могли запеленговать...

Не помогают ни девки, ни водка,

с водки похмелье, а с девок что взять?

Лечь бы на дно, как подводная лодка,

и позывных не передавать...

Сыт я по горло, сыт я по глотку,

о-о-ох, надоело петь и играть!

Лечь бы на дно, как подводная лодка,

чтоб не могли запеленговать...

— Всё! — крикнул он и швырнул банджо на кровать. Он почувствовал огромное облегчение, как будто что-то изменилось, как будто он стал вдруг очень нужен там, над бруствером, на виду у всех, — оторвал руки от зажмуренных глаз и оглядел серое грязное поле, ржавую колючую проволоку, серые мешки, которые раньше были людьми, нудное бесчестное действо, которое раньше было жизнью, и со всех сторон над бруствером поднялись люди и тоже огляделись, и кто-то снял палец со спускового крючка...

Но Высоцкий — Высоцким, а Банев — Баневым. Здесь авторов интересовало другое, и это другое в восьми строчках, которые выше данного комментария моего. Если авторы лезли на рожон для того, чтобы кто-то огляделся и кто-то снял палец со спускового крючка — слава им во веки веков. Равно как и в том случае, если кто-то после этого положил палец на спусковой крючок, ибо за превращение жизни в нудное бесчестное действо и людей в серые мешки на сером грязном поле кто-то должен ответить раз и навсегда. Чтобы другим впредь неповадно было.

И если Аркадия Стругацкого уже нет, а Борис Стругацкий без него сломался (а это так!), то коллективному писателю "братьям Стругацким", равно как и более специализированному писателю "С.Ярославцеву”(то-есть А.Стругацкому, лично доводившему общие замыслы до дела потому, что Б.Стругацкий отступался, считая, что всё равно не пропустят) — всё равно слава во веки веков. Всё на свете поддаётся износу, всё ломается в конце концов, и не каждому судьба погибнуть до этой горькой минуты на зависть потомкам. Но помнить надлежит всё, и если даже мерзавец раз в жизни свершил нечто доброе или умное — и это следует помнить, и на Страшном Суде Человечества над предками своими — учитывать. А здесь мы имеем дело с удивительным коллективом писателей-людей, и сделанное ими не утратит значения никогда, если планета уцелеет и люди на ней выживут.

стр.135

(А вот тут я буду выписывать из монолога Банева только относящеееся к определённому тезису, чтобы подчеркнуть данную мысль. Отсюда — многоточия):

...Не понимать — это моя прерогатива. В этом мире все слишком уж хорошо понимают, что должно быть, что есть и что будет, и большая нехватка в людях, которые не понимают. Вы думаете, почему я представляю ценность? Только потому, что я не понимаю. Передо мной разворачивают перспективы — а я говорю: нет, непонятно. Меня оболванивают теориями, предельно простыми, а я говорю: нет, ничего не понимаю... Вот поэтому я нужен... Это удивительный парадокс, Голем. Было время, когда я всё понимал. Мне было шестнадцать лет, я был старшим рыцарем Легиона, я абсолютно всё понимал, и я никому не был нужен! В одной драке мне проломили голову, я месяц пролежал в больнице, и всё шло своим чередом — Легион победно двигался вперед без меня, господин Президент неумолимо становился господином Президентом, и опять же без меня. Все прекрасно обходились без меня. Потом то же самое повторилось на войне. Я офицерил, хватал ордена и при этом, естественно, всё понимал. Мне прострелили грудь, я угодил в госпиталь, и что же — кто-нибудь побеспокоился, заинтересовался, где Банев, куда делся наш Банев, наш храбрый, всё понимающий Банев? Ни хрена подобного! А вот когда я перестал понимать что бы то ни было о, тогда всё переменилось. Все газеты заметили меня. Куча департаментов заметила меня. Господин Президент лично удостоил... А? Вы представляете, какая это редкостъ — непонимающий человек? Его знают, о нём пекутся генералы и покой...э-э... полковники, он позарез нужен мокрецам, его почитают личностью, кошмар! За что? А за то, господа, что он ничего не понимает.

Всё-таки великая вещь слово. Не "непонимающий" просто, не прилагательное в роли существительного, а именно “непонимающий ЧЕЛОВЕК". Который не побоялся о своём непонимании действительности и следовательно — неприятии её не только подумать, фигу в кармане показывая при выключенном свете, но и заявить об этом вслух, причём достаточно убедительно и достаточно бесстрашно. А ведь в самом начале повести уже объяснил "прыщавый нигилист" Баневу, который про себя эту истину давно знал, что не всякого двуногого можно человеком считать, так что мы, читатели "Гадких лебедей", должны эту истину учитывать, должны всякий раз, встретив слово "человек", прикинуть — оно в общепринятом смысле написано или сказано, или же в уточнённом, как в данном конкретном случае, например. Вот и Стругацкие — понимая идею коммунизма как очень и очень немногие на планете, категорически отказались понимать и принимать окружавшую их действительность — и в самом деле обрели вес, стали одной из тех гирь, которые никогда не дадут гире зла перетянуть чашу добра, на которой лежат гири Ефремова, Стругацких, Анчарова, Драбкиной, Ромма (из тех, с кем я встречался), гиря Крапивина (с коим лишь по телефону говорить довелось), гири Ленина и его сподвижников, гири Гумилёва, Покровского, Луначарского — как самостоятельных мыслителей.

...Гири Пушкина, Лермонтова, Некрасова... да всех и не перечислишь. Кстати, был Христос в реальности, или его создали коллективными усилиями гениальные мыслители на рубеже двух эр — его гиря тоже лежит на НАШЕЙ чаше, равно как и гири многих, именовавших себя христианами, мусульманами, буддистами, манихеями, кем-то ещё, но бывших в первую очередь ЧЕЛОВЕКАМИ, ВЕРШИНАМИ ВРЕМЕН, ИСТИННЫМИ ЛЮДЬМИ, а не предками бездумной двуногой протоплазмы, выжравшей и загадившей нашу чудесную планету и собирающейся её загубить окончательно.

стр. 136

...Так, говорите, Павора арестовали? А я это знаю. Он сидел как раз у меня, где вы сидите... А вы знаете, что он хотел сказать, но не успел? Что через десять лет мокрецы овладеют земным шаром и всех нас передавят. Как вы полагаете?

— Вряд ли, — сказал Голем. — Зачем нас давить? Мы сами друг друга передавим.

— А мокрецы?

— Может быть, они не дадут нам передавить друг друга... Трудно сказать.

стр.136

...они там у вас воображают, будто смогут вертеть генералом Пфердом до бесконечности. А на самом деле калифы на час. Сожрёт он их вместе с повязками и перчатками, когда проголодается...

В данном случае не сожрал, хотя не задумался бы это сделать при желании. Тут не успел. Накопили силу и, оказавшись внезапно в цейтноте, — выступили, не стали топтаться на месте, как когда-то декабристы вокруг "медного всадника". За что достойны похвалы и подражания...

стр.138

(Банев пробует вытянуть из Голема информацию о мокрецах. Кое-что вырисовывается для него. И для нас):

— Я только не понимаю, почему ребенок должен строить новый мир в лепрозории. Другого места не нашлось?

— Не нашлось, — ответил Голем. — В лепрозории живут архитекторы. И подрядчики .

— С автоматами, — сказал Виктор. — Видел. Ничего не понимаю. Кто-то из вас врёт. Либо вы, либо Зурзмансор.

— Конечно, Зурзмансор, — хладнокровно сказал Голем.

— А может быть вы оба врёте. А я вам обоим верю, потому что есть в вас что-то... Вы мне только скажите, Голем, чего они хотят? Только честно.

— Счастья, — сказал Голем.

— Для кого? Для себя?

— Не только.

— А за чей счет?

— Для них этот вопрос не имеет смысла, — медленно сказал Голем. — За счет травы, за счет облаков, за счет текучей воды... за счет звёзд.

— Совсем как мы, — сказал Виктор.

— Ну нет, — возразил Голем. — Совсем не так.

— Почему? Мы тоже...

— Нет, потому что мы вытаптываем траву, рассеиваем облака, тормозим воду... Вы меня поняли слишком буквально, а это аналогия.

— Не понимаю, — сказал Виктор.

— Я вас предупреждал. Я сам многого не понимаю, но я догадываюсь.

— А есть кто-нибудь, кто понимает?

— Не знаю. Вряд ли. Может быть, дети... Но даже если они и понимают, то по-своему. Очень по-своему...

— ...Голем. Вот вы — коммунист. Какого чёрта вы делаете в лепрозории? Почему вы не на баррикаде? Почему вы не на митинге? Москва вас не похвалит.

— Я — архитектор, — спокойно сказал Голем.

— Какой вы архитектор, если вы ни черта не понимаете? И вообще, чего вы меня водите за нос? Мы с вами час бьёмся, а что вы мне сказали? Жрёте джин и напускаете туману. Стыдно, Голем. И врете бесперечь...

— Ну уж и бесперечь, — сказал Голем. — Хотя и не без этого...

— ...Черт вас разберет, Голем. Ну зачем вам всё это? Что это за игры? Если можете рассказать — рассказывайте, а если это тайна — нечего было начинать.

— Это очень просто объясняется, — благодушно сказал Голем, вытягивая ноги. — Я же пророк, вы меня сами так обзывали. А пророки все в таком положении: знают они много и рассказать им хочется — поделиться с приятным собеседником, похвастаться для придания себе веса. А когда начинают рассказывать, появляется этакое чувство неудобства, неловкости... Вот они и зуммерят, как господь бог, когда его спросили насчёт камня.

А что это я тут подчеркнул? Про то, что для достройки нового мира нужны архитекторы и именно ими являются мокрецы и в какой-то степени сам Голем, а подрядчики — они с автоматами, но строят-то не они, а архитекторы. И ещё — чего хотят эти архитекторы и за счёт чего. И в ответе подчеркнул "текучую воду" и что мы "тормозим воду", а торможение, в данном случае, — это создание громадных водохранилищ, являющихся (чем дальше, тем в большей мере) большей опасностью, чем благом. И ещё: что "Москва" — не то что хрущёвская недавняя, а и уже брежневская — вроде бы где-то диктует местным коммунистам, может их похвалить или не похвалить — это не пропаганда, это норма. Но Голему и его сподвижникам это до лампочки — они-то как раз — настоящие коммунисты, а не “члены компартии”, а потому сами себе судьи. И если Голем — архитектор на строительстве нового мира, то он у "Москвы" или “Пекина” спрашивать не будет.

Но есть ещё одна зазубрина, которая давно уже меня цепляет и которую я именно здесь решил отметить. Вот уже десять лет в повести идут дожди там, где они отродясь в таких количествах не шли. И здесь отмечено, что “тормозить воду” — нехорошо.

А у нас, живущих в начале 1995 года, когда я эти строки пишу, за спиной уже СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ (с 1978 года) СМЕЩЕНИЯ ПОЛОСЫ ВЫПАДЕНИЯ ОСАДКОВ ИЗ БОТНИЧЕСКО-ЯМАЛЬСКОГО КЛИМАТИЧЕСКОГО ПОЯСА В СРЕДНЕ-РУССКУЮ ЗОНУ. Вот в конце января — начале февраля пришли худые вести из Франции, Голландии, Бельгии, Германии — с той же самой параллели, где и Москва с окрестностями лежат — тоже враз рухнули месячные нормы осадков, многое затоплено, есть жертвы, а впереди ещё восемьдесят с лишним лет такого безобразия. Опять повторю: это в первую очередь грозит всякому железобетону, врытому в землю, ныне насыщаемую грунтовыми водами, и ещё восемь десятков лет долженствующую насыщаться ими — как минимум. А значит — грозит и тем самым плотинам, которые именно мы у себя понаставили на Волге, Днепре и многих других реках.

Так что это — случайность или ещё одно ПРОРОЧЕСТВО, как и положено пророкам, поданное в замаскированном виде?

Ну, а насчёт бога и камня — так это древний вопрос: может ли бог создать такой камень, который ему самому нипочём не поднять. Очень древний вопрос. Видимо, им допекли в своё время шотландца Дунса Скотта, который рявкнул в ответ, что БОГ ЕСТЬ АБСОЛЮТНЫЙ ПРОИЗВОЛ и потому для него никакая логика не писана: захочет — так создаст такой камень, а захочет — так поднимет его...

стр.140

(Голем продолжает о мокрецах):

... Они очень молоды, у них всё впереди, а у нас впереди — только они. Конечно, человек овладеет Вселенной, но это будет не краснощёкий бога-тырь с мышцами, и конечно, человек справится с самим собой, но только он сначала изменит себя... Природа не обманывает, она выполняет свои обещания, но не так, как мы думали, и зачастую не так, как нам хотелось бы...

В третьей части "трилогии о Максиме" (“Обитаемый остров" — "Жук в муравейнике" — "Волны гасят ветер”) Стругацкие пришли к иному выводу. Людям следует оставаться всё же именно людьми — краснощекими и с мышцами. Попытка сойти с этого пути кончилась невесело, равно как и описанная в "Далёкой Радуге" попытка "Чёртовой дюжины". Но всё же Максим в "Обитаемом острове" отличается от самых могучих нынешних богатырей, так что какая-то часть данного Големова высказывания явно попала в актив будущего человечества. В "Волны гасят ветер" предпринята попытка пойти совершенно иным путем, отказаться от тех достижений, которые создали "породу Максимов" — и вышло так, что лучше бы этого не делалось. Возникшая совершенно новая, проникающая в невероятные глубины знаний и возможностей порода разумных существ (“людены”) ВЫПАДАЕТ ИЗ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. А Стругацких во всех их соприкосновениях с темой прогресса человеческой породы интересует именно ЧЕЛОВЕЧЕСТВО В ЦЕЛОМ, а отнюдь не отдельные личности или группы. Коммунизм предусматривает не еди-ниц-чемпионов, а всю команду, где слабый тянет меньшую, но ДЛЯ НЕГО предельно посильную ношу, а не кормится милостынькой от сильных. Достаточно взглянуть в повести "Стажёры" на беседы Жи-лина с Юрой о "маленьком человеке", который, как оказалось, нёс на себе чуть не всё климатическое равновесие в месте своего проживания, на борьбу за возвращение в человечий образ "бедных и слабых", расчеловеченных "одним честолюбивым маньяком и одним провинциальным интриганом", на споры Жилина с барменом в Мирза-Чарле и Юрковского с Джошуа на Бамберге, на взаимоотношения Дауге с бывшей его женой Машей Юрковской и на многое другое. ОТ ЭТОГО ОНИ НИКОГДА НЕ ОТСТУПАЛИ, ПОКА БЫЛ ПИСАТЕЛЬ "БРАТЬЯ СТРУГАЦКИЕ". И низкий этому писателю поклон от имени ЧЕЛОВЕЧЕСТВА ЛЮДЕЙ!

А вот сейчас публикуется масса предсказаний о том, что некие пришельцы, некогда в лабораторных целях создавшие человечество, в нём разочаровались и намерены его именно, как предсказывал Павор, смах-нуть грязной тряпкой в мусорное ведро и забыть о том, что оно было. Кое-кто, впрочем, своевременно покаявшись и перестав есть "животную пищу", имеет шанс перейти в иную сущность, стать этакими энергетическими фантомами.... Тоже лет через двадцать началась эта эпидемия пророчеств после написания "Гадких лебедей"... Привет этим пророкам от Павора Суммана! Но явись ко мне такие пришельцы и предложи такое вот "избранническое" будущее — пошлю их куда подальше. Как и мои учителя, из которых одни мною прочитаны через десятилетия или века после их смерти, а других я знал лично, — тоже послали бы их туда же. Я намерен жить в ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ ЛЮДЕЙ, подтягивающем к себе ЛЮДИШЕК, очеловечивающем их и втягивающем их в себя. А НЕЛЮДИ — они НЕЛЮДИ и есть. Им в ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ не место. Можно терпеть их, пока не суются. А сунутся — будем уничтожать.

На том мы — ЛЮДИ — стоим, и не можем иначе...

Цукерник Яков Иосифович