Гадкие лебеди братьев Стругацких — моё понимание этого произведения

стр.141
Что-то Голем рассказывал интересное, он решил, что я пьян и ничего не понимаю, и поэтому можно говорить со мной откровенно. Впрочем, я действительно был пьян, но, помнится, всё понимал. Что же я понимал?..
...Ага, вот из Голема: у них всё впереди, а у нас впереди только они. И генетическая болезнь... А что же, вполне возможно. Когда-нибудь это должно произойти. Может быть, давно уже происходит. Внутри вида зарождается новый вид, а мы это называем генетической болезнью. Старый вид для одних условий, новый вид для других. Раньше были нужны мощные мышцы, плодовитость, морозоустойчивость, агрессивность и, так сказать, практическая сметка. Сейчас, положим, это тоже нужно, но, скорее, по инерции. Можно укокошить миллион с практической сметкой, и ничего существенного не произойдёт. Это уже точно, много раз испробовано. Кто это сказал, что если из истории вынуть несколько десятков... ну, пусть несколько сотен человек, то мы бы моментально оказались в каменном веке. Ну, пусть несколько тысяч... Что это за люди? Это, брат, совсем другие люди.
А вполне возможно: Ньютон, Эйнштейн, Аристотель — мутанты. Среда, конечно, была не слишком благоприятная, и вполне возможно, что масса таких мутантов погибла, не обнаружив себя, как тот мальчишка из рассказа Чапека... Они, конечно, особенные: ни практической сметки у них не было, ни нормальных человеческих потребностей... Или, может, это кажется? Просто духовная сторона так гипертрофирована, что всё прочее незаметно. Ну, это ты зря, — сказал он. — Это Эйнштейн говорил, что лучше всего работать смотрителем маяка — это уже само по себе звучит... А вообще интересно было бы представить себе, как в наши дни рождается хомо супер. Хороший сюжет... Написать бы такую утопию в духе Орвелла или Бернарда Вольфа.
Орвелл это Оруэлл в нынешнем написании. Интересно, что уже в конце 50-х Стругацкие называли эту фамилию, запретную для массового советского читателя. А на странице 159 в выписке 85) мы найдём гарднеровского героя адвоката Перри Мейсона, опять-таки дошедшего до нас лишь в 1991 году. По делу упомянуты, само собой, но для меня интересно иное — самое упоминание о том или ином авторе или персонаже заставляет их искать, создаёт трещину во льду, сковавшем море информации. Авторы играют таким образом роль ледоколов.
Правда, трудно представить себе такого супера: огромный лысый череп, хиленькие ручки-ножки, импотент — банальщина. Но вообще что-то в этом роде и должно быть. Во всяком случае, смещение потребностей. Водки не надо, жратвы какой-нибудь особенной не надо, роскоши никакой, да и женщин, в общем-то, так только — для спокойствия и вящей сосредоточенности. Идеальный объект для эксплуатации: отдельный ему кабинет, стол, бумагу, кучу книг... аллейку для перипатетических размышлений, а взамен он выдаёт идеи... Никакой утопии не получится — загребут его военные, вот и вся утопия. Сделают секретный институт, всех этих суперов туда свезут, поставят часового, вот и всё...
стр.141 (прямое продолжение):
...Вообще-то для сюжета это даже хорошо: секретный институт, часовые, шпионы, патриотизм патриотической уборщицы Клары... экая дешёвка. Трудность в том, чтобы представить себе их работу, идеи, возможности — куда уж мне... Это вообще невозможно. Шимпанзе не может написать роман о людях. Как я могу написать роман о человеке, у которого никаких потребностей, кроме духовных? Конечно, кое-что представить можно. Атмосферу. Состояние непрерывного творческого экстаза. Ощущение своего всемогущества, независимости, отсутствие комплексов, совершенное бесстрашие... Да, чтобы написать эту штуку, надо набраться ЛСД. Вообще эмоциональная сфера супера с точки зрения обычного человека представлялась бы как патология. Болезнь... Жизнь — болезнь материи, мышление — болезнь жизни. Очковая болезнь, — подумал он.
стр.142 (прямое продолжение):
И вдруг всё встало на свои места. "Так вот что он имел в виду! — подумал Виктор про Голема. — Умные и все как на подбор талантливые... Тогда что же это выходит? Тогда выходит, что они уже не люди. Зурзмансор мне просто баки забивал. Значит, началось... Чёрт подери, это же будущее, то самое будущее, которое запускает щупальца в сердце сегодняшнего дня! У нас впереди — только они..."
Тут к трагическому величию решения задачи примешивается комедия: перед приходом Голема Виктор переел клубники и за ночь успел покрыться аллергической сыпью, а потому — когда стремительно пришедшее озарение совпало с упомянутой сыпью, он решает, что заболел той самой "генной болезнью”, о симптомах которой его просветил Голем (позже проболтавшись, что симптомы эти выдуманы), и что — следовательно — он сам стал мокрецом, сверхчеловеком.
"...Дурак, — подумал он улыбаясь. — Что я надеюсь заметить? Это должно быть как смерть: секунду назад ты был человеком, мелькнул квант времени, и ты уже бог, и не знаешь этого, и никогда не узнаешь, как дурак не знает, что он — дурак, как умный, если он действительно умён, не знает, что он умный... Это, наверное, случилось, пока я спал. Во всяком случае, до того, как я заснул, суть мокрецов была для меня чрезвычайно туманна, а сейчас я вижу всё с предельной резкостью и постиг это голой логикой, даже не заметив..."
Смех смехом, а сам механизм озарения описан предельно точно — я сам с ним сталкивался, в том числе и при напечатании этой вот рукописи. Можно с уверенностью сказать, что Виктор Банев, в отличие от швейцара и бармена-вышибалы Тэдди, отнюдь не худших экземпляров "людишек”, вполне способных очеловечиться примерно до пробы 0,7-0,9 от эталона ЧЕЛОВЕКА, разве что время уже упущено, является от природы ЧЕЛОВЕКОМ, попавшим вроде Маугли не в ту компанию, отчего и носит много черт не человечьих, а людишечьих. А тут ему довелось задуматься всерьёз, количество решённых микрозадач нарастало, и в конце концов количество перешло в качество, стал он в какой-то степени уже ЧЕЛОВЕКОМ и на этом уже не остановится...
Ему ещё умнеть и доочеловечиваться, но перелом свершился сейчас. А насчет того что Зурзмансор ему баки забивал — ошибочка вышла. Тот ведь ему говорил об отличии “творческих личностей” от тех, у кого кроме биологических инстинктов ничего за душой нет, Виктора как раз относя к личностям творческим.
И опять трагедия смешивается с комедией: Виктор не знает, что мокрецы вынуждены изменить свои планы и выступить раньше предполагаемых ими сроков. А потому — для создания паники в стане противника — сотворили кое-какие посильные им чудеса, в частности превратили все спиртные напитки в данной зоне в воду.
— По такому случаю необходимо выпить! — сказал он вслух.
В бутылке оставалось ещё немного джину... он слил остатки в стакан, привычным движением опрокинул спиртное в глотку и, ещё не успев проглотить, бросился в ванную. Его стошнило. — Чёрт, — подумал он. — какая мерзость...
стр.143 (прямое продолжение):
— Ну, вот и всё, — подумал он, — ну вот и всё, Виктор Банев, пьяница и хвастун. Не пить тебе больше, и не орать песен, и не хохотать над глупостями, и не молоть весёлую чепуху деревянным языком, не драться, не буйствовать и не хулиганить, не пугать прохожих, не ругаться с полицией, не ссориться с господином Президентом, не вваливаться в ночные бары с галдящей компанией молодых почитателей... — Он вернулся на кровать. Курить не хотелось. Ничего не хотелось, от всего мутило и стало грустно. Ощущение потери, сначала лёгкое, чуть заметное, как прикосновение паутины, разрасталось, мрачные ряды колючей проволоки вставали между ним и тем миром, который он так любил. — За всё надо платить, — думал он, — ничего не получают даром, и чем больше ты получил, тем больше нужно платить, за новую жизнь надо платить старой жизнью.
Да, надо. И когда войдет любящая его и любимая им Диана, поистине рождённая для него женщина, он и её “любить” не сможет — то ли от самовнушения, то ли и это вполне биологическое желание в эту ночь отключили мокрецы в данной зоне, и тогда он кинется к Голему с криком, что он же не хотел, что это же нечестно, и тот опознает аллергию от клубники, и Виктор придёт в восторг, и восторг обратится в стремление работать, и он запрётся в номере и будет писать, писать и писать, ничего не слыша из творящегося за окнами гостиницы...
Содержание одного из его написанных в этот “запой” рассказов стоит привести, памятуя, что у нас ещё не уразумели в то время опасностей “химизации всей страны”, хотя на ранее нас прошедшем эту стадию Западе уже возникли “зелёные”, и даже правительства в конце концов спохватились в какой-то мере.
На западной окраине столицы, в доходном доме рядом с химическим заводом, живёт многосемейный титулярный советник Б. Нарочито подробное и нарочито скучное описание обстоятельств героя: три комнаты, кухня, прихожая, стёртая жена, пятеро зеленоватых детей, крепкая старая тёща, переселившаяся из деревни. Химический завод воняет, днём и ночью над ним стоят столбы разноцветного дыма, от ядовитого смрада умирают деревья, желтеет трава и страшно мутируют мухи. Несколько лет титулярный советник ведёт компанию по укрощению завода: гневные требования в адрес администрации, слёзные петиции во все инстанции, разгромные фельетоны во все газеты, бесплодные попытки организовать пикеты у проходной. Однако завод стоит, как бастион. На набережной перед заводом замертво падают отравленные постовые; дохнут домашние животные; покидают квартиры и уходят бродяжничать целые семьи; в газетах появляется некролог на безвременную кончину директора завода. У титулярного советника Б. умирает жена, дети по очереди заболевают астмой. Однажды вечером, спустившись в подвал за дровами, он обнаруживает там сохранившийся со времени Сопротивления миномёт и огромные запасы мин. Той же ночью он перетаскивает всё это на чердак и открывает слуховое окно. Завод лежит перед ним как на ладони: в резком свете прожекторных ламп снуют рабочие, бегают вагонетки, плывут желтые и зеленые клубы ядовитых паров. Я тебя убью, шепчет титулярный советник и открывает огонь. В этот день он не идёт на службу, на следующий день тоже. Он не спит и не ест, он сидит на корточках под слуховым окном и стреляет. Время от времени он делает перерывы, чтобы охладился ствол миномета. Он оглох от выстрелов и ослеп от порохового дыма. Иногда ему кажется, что химический смрад ослабевает, и тогда он облизывает губы и шепчет: я убью тебя. Потом он падает без сил и засыпает, а проснувшись видит, что мины кончились осталось три штуки. Он выстреливает и их и высовывается в окно. Обширный двор завода усеян воронками, зияют выбитые стёкла, на боках гигантских газгольдеров темнеют вмятины, двор перерыт сложной системой траншей, по траншеям короткими перебежками двигаются рабочие, быстрее прежнего бегают вагонетки, водители автокаров защищены железными листами, а когда ветер относит клубы ядовитых паров, на кирпичной стене заводоуправления открывается свежая белая надпись: "Внимание! При обстреле эта сторона особенно опасна"...
Что добавить к уже не могшему не разъярить цензуру тех времён недоброжелательному отношению к химизации всей страны? А вот что.
Страдают не только семьи и домашние животные в близлежащих районах. Гибнут на своих постах на набережной полицейские, их сменяют другие и несут службу, зная, что травятся. Директор завода досрочно сгорает на работе, и теперь в его кабинете несёт свою трудную вахту его преемник, тоже зная, что и ему до пенсии не дожить. На заводе работают стойкие люди — они и под обстрелом план выполняют, а в наиболее опасном с точки зрения обстрела месте — в заводоуправлении — в два дня разработали И ПРОВЕЛИ В ЖИЗНЬ ПЛАН РАБОТЫ ПРИ ОБСТРЕЛЕ. Это вам не фунт изюму — такие детали. Людям велено выполнять свой долг — и они его выполняют, поистине стоят насмерть. Как это называется? КАЗАРМЕННАЯ ОТВАГА. Так высказался Морис Симашко в своём изумительном романе "Маздак" на аналогичную тему.
Но чёрт возьми! Если НИЗОВЫЕ И СРЕДНИЕ РАБОТНИКИ ВОПРЕКИ ВСЕМУ МОГУТ ТАК ВЫПОЛНЯТЬ СВОЙ ДОЛГ. НО НЕСПОСОБНЫ ВРАЗУМИТЬ НАЧАЛЬСТВО НА БОЛЕЕ ВЫСОКИХ ПОСТАХ, КОЕМУ НЕ ПОТУГИ ТИТУЛЯРНОГО СОВЕТНИКА, ТАК РАПОРТЫ ОТ СООТВЕТСТВУЮЩИХ СЛУЖБ О НАСТРОЕНИЯХ ТАКИХ ВОТ ТИТУЛЯРНЫХ СОВЕТНИКОВ ДОЛЖНЫ ЖЕ БЫТЬ ИЗВЕСТНЫ, ТО ЭТО ЗНАЧИТ — НАЧАЛЬСТВО ЭТО ДОСТИГЛО ПО “ЗАКОНУ ПИТЕРА” "УРОВНЯ НЕКОМПЕТЕНТНОСТИ" И ПОТОМУ ПОДЛЕЖИТ СНЯТИЮ ИЛИ ДАЖЕ ПОГОЛОВНОМУ ИСТРЕБЛЕНИЮ. Остается пустяк — найти смену этому начальству. Но видимо, в стране господина Президента эта замена появилась — мокрецы. А у нас? Хоть кто-то есть? СРЕДИ НЫНЕШНИХ ЛИДЕРОВ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ ТАКОВЫХ НЕТ. Крапивин Владислав Петрович? Он бы мог, если бы к нему стянулись хотя бы читатели его книг, книг Стругацких, Ефремова, Анчарова. Или кто-то из этих читателей. И читателей других наших и зарубежных книг, родственных книгам этих авторов...
Добавление от середины ноября 1998 года.
В последнюю пару лет я стал обращать всё более пристальное внимание на ленинградскую писательницу Марию Васильевну Семёнову, собрав все её книги — от “Волкодава” до “Тех же и Скунса” и “Меча мёртвых”. Очень похоже, что она — именно тот человек, который смог бы возглавить не только Россию, но и возрождённый СССР, даже — стать лидером планеты, до такой степени верно решаются как автором, так и её героями важнейшие вопросы человеческой морали, до такой степени она информирована в вопросах развития человечества. Но это ведь всего лишь потенциал — нужно ещё решение его обладателя взять на себя этот чудовищный груз. Захочет ли? Сочтёт ли себя достаточно сильной для выжимания неба над планетой на своих плечах? Пока что ответа на этот вопрос я от неё не услышал никакого, хотя сумел связаться по телефону и переслать ей кое-что из своих работ как “информацию для размышления”. А время идёт... Что же, приходится снова повторить написанное мною в феврале 1995 года — заявляю о своей готовности к бою за общее будущее в любом качестве. Здоровье с тех пор у меня ухудшилось, но на пару лет меня хватит, а я знаю — что делать, чтобы вытянуть страну, и какие силы следует привлечь для этого.
А писал я тогда, что у всякого человека бывает момент, когда перед ним встаёт вопрос: “кто, если не я?!”
И не ответивший “Да, я беру эту ношу на себя!” — проклят как изменник делу человечества вообще и своего народа в частности.
Но пока что следует продолжить разбор “Гадких лебедей”.