Заселение славянами Балканского полуострова и судьба дославянского населения Балкан

А теперь попробуем разобраться с судьбой дославянского населения Балканского полуострова и — с правотой или неправотой авторов работ, этот вопрос задевающих, с которыми я не согласен.

Судить о численности населения Балканского полуострова крайне трудно. Мне удалось найти материалы лишь по первому веку нашей эры в “Настольном словаре политических наук”, томе втором третьего издания, причём я не удосужился тогда списать год и место издания этого толстенного тома энциклопедического формата, написанного по-немецки. Видимо, потому, что толку от чтения его не было — ведь сколько раз с тех пор менялось население и количественно, и качественно. Но он может оказаться полезным для тех, кто ищет ответ на другие вопросы, а потому привожу его немецкое титулование:

Handworterbuch des Staats-Wissenschaften. II Band. Dritte Auflage.

Вот в нём на странице 911 и было сведение по первому веку нашей эры...

Но ведь с тех пор Фракия, Мёзия, Иллирия, Далмация, Эллада и Македония неоднократно подвергались нашествиям врагов, иногда истреблявших население этих территорий почти поголовно (скажем, Аларих в Элладе истребил чуть ли не 90% населения), а также стихийным бедствиям, эпидемиям, голоду, правительственным репрессиям.

Поэтому судить о численности населения в этой части Византийской империи можно судить лишь по таким числам, как 15 000 одних мужчин, перебитых славянами в городе Топере или по числу погибших при подавлении восстания “Ника” в Константинополе (только на ипподроме было перебито свыше 35 000 человек, а бои на улицах длились несколько дней.

Если верить Прокопию Кесарийскому, то каждый год славянских набегов уносил 200 000 жизней. Возьмём это число за нечто среднее — он ведь писал ещё до начала расселения славян на полуострове, когда не отряды в несколько тысяч воинов стали оставлять груды трупов на своих маршрутах, а речь пошла о том, кто выживет на этой земле из борющихся за выживание старых и новых её обитателей. И учтём, что к 597 году (вторая осада Фессалоники) славянская речь уже преобладала над местными языками, а массовые вторжения начались с 535 года. Итого 62 года. Если взять из них 50 лет войны и набегов, то при потере 200 000 жизней в год получим 10 миллионов человек. Но 62 года — это примерно три поколения — ведь люди не только гибли, но и рождались. Одно поколение (в той его части, которая была уничтожена или ославянена), будет равно 3,3 миллиона трупов. Но ведь должны были оставаться и живые. Значит, очень приблизительно считая, мы можем тем не менее считать, что к югу от Дуная к началу славянских вторжений жило не менее 5 миллионов человек. Ошибка может быть лишь в сторону занижения этого числа людей, считавшихся подданными Восточной Римской, а позднее Византийской империи.

Если бы встреча славян с местным населением была мирной, как это утверждает вопреки сообщениям источников С.А.Никитин в своей работе “Образование болгарского народа и возникновение болгарского государства”, сначала напечатанной в “Вестнике МГУ” — 1952, № 1, а потом вошедшей целиком в “Историю Болгарии” АН СССР, 1954, по которой буду цитировать, то потребовалось бы переселение гораздо большего, чем эти 5 миллионов, числа славян, чтобы их язык стал преобладающим на полуострове и растворил в себе местные языки.

А где бы те славяне селились? Может быть, местные жители добровольно отдавали им свои земли и уплотнялись в своих жилищах? Что-то нет таких сведений. Тогда, может быть, славяне мирным путём поработили часть местных жителей, уговорив их потерпеть — “через несколько лет получите свободу и сможете стать членами нашего племени”, а избыток населения вежливо попросили эвакуироваться? А куда можно было эвакуироваться с Балканского полуострова в пределах данной империи? Только в Малую Азию. Но опять-таки нет сведений о перевозке миллионов людей через Босфор и Дарданеллы. И ведь на новых местах их тоже никто не ждал — им пришлось бы биться насмерть с местным населением за землю и воду. И потом — что-то нет сведений о появлении в Малой Азии или где-то ещё людей, говорящих по-фракийски, по-иллирийски, на той латыни, которой пользовались выходцы из римской Дакии, кое-где на полуострове жившие.

Нет, вывод может быть только один: миллионы жителей Балканского полуострова были истреблены оружием славян, кутригуров, авар, голодом и болезнями, либо угнаны в рабство и там ославянены.

Между тем С.А. Никитин в упомянутой выше работе утверждает, применяя выражения, используемые при отсутствии доказательств, которые здесь будут выделены мною подчёркиванием, следующее:

“...Но вторжение славян не вело, конечно, к изгнанию всех прежних жителей. Можно думать, что старое крестьянское население в основной части осталось на своих местах. О мирной встрече славян с местным населением говорит наличие значительного количества сохранившихся в Болгарии фракийских географических названий, видоизменённых и переосмысленных, но обнаруживающих старую фракийскую основу. К ним принадлежат: Пловдив — от фракийского Пулпудева, Струма — от Струмон, Места — от Нестос, Пиянец — от Пэония, Сер — от Сирис, Туден — от Таденос. Такие названия, как Коркина, Долистово, Бобошево, Бураново, Басарим, Басара и другие, имеют, вероятно, также фракийское происхождение. Славяне усвоили, кроме того, некоторые элементы фракийской культуры. Многое в обычаях болгарского народа вплоть до XIX — XX веков восходит к периоду соприкосновения славян и фракийцев. К культу Диониса, распространённому некогда во Фракии, возводят маскарадные игры, так называемые “кукери”. Возможно, что испытали на себе влияние фракийских культов и некоторые другие болгарские обряды, например, буйные игры “Русальской недели” (неделя за Троицыным днём). Считают возможным объяснять большую роль женщин в семье у болгарских шопов влиянием “материнского права” фракийцев. Усматривают в покрое болгарского народного платья и орнаменте фракийские черты и т.п.” [История Болгарии, АН СССР, 1954, стр.47-48].

Доказательства, по крайней мере, несерьёзные. Славяне действительно не изгнали местное население, они его попросту уничтожили, а угнанных в плен ославянили. У ряда древних авторов есть сообщения о бегстве многих подданных империи к “варварам”. Такие случаи несомненно были — и сейчас немалое число людей срывается с родных мест или по абсолютной необходимости, или в надежде на лучшее. В обоих случаях их привлекают более справедливые порядки, а также большие возможности для борьбы за существование. Но во все времена речь шла и ныне идёт о многих единицах, но об очень малом проценте. А уж в те времена правительство любого классового государства всячески препятствовало уходу подданных, налогоплательщиков к “варварам”. Что же касается сохранения старых фракийских корней в современных названиях местностей, рек и городов на Балканском полуострове, то это вовсе не означает мирной встречи славян с местным населением. Взглянем на карту территории между Эльбой и Неманом, подвергшейся в своё время германской агрессии. Мы знаем, что немецкие захватчики зверски истребили полабских и поморских славян, литовское племя пруссов. Но в немецких названиях звучат “видоизменённые и переосмысленные” слова и названия из славянских и литовско-прусского языков. Немецкий Бранденбург — это славянский Бранибор, остров Рюген — славянская Руяна (в свою очередь напоминающая о кельтском племени ругов, сумевшем в той его части, которая не была унесена Великим Переселением народов, остаться и ужиться с пришедшими на остров славянами, так что население острова в славянский период поголовно владело двумя языками), Одер — Одра, Эльба — Лаба, Шпрее — Спрева. Столица Германии Берлин, на той Спреве выросшая, тоже славянским словом названа — “берлин” означает “холм”. Польский Гданьск немцы переименовали в Данциг, Щетина у них стала Штеттином, Вроцлав — Бреслау... А области “Пруссия”, “Померания”, “Лаузиц” — названы по племенам пруссов, поморян, лужичан (последние и поныне живут в Лаузице, сумев сохранить свой язык и обычаи). Так что же — эти немецкие названия обозначают мирную встречу славян с немецкими захватчиками? Нет, они говорят всего лишь о длительности борьбы, в ходе которой немцы узнавали местные названия и вынуждены были ими пользоваться, иначе попробуй-ка узнать у пленного — где тот или иной город или воинский лагерь местных жителей, сколько переходов именно до такой-то реки, и так далее. Другое дело, что чужое название чаще всего искажается. Но на немецких картах и сейчас Москва называется Москау, а мы австрийскую столицу Вьен именуем Вена, а область Сахсен — Саксонией.

Немало других фракийских и иллирийских слов, перекочевавших в славянские языки наряду с некоторыми обычаями, праздниками, орнаментами, могло быть занесено пленниками, которых славяне уводили после каждого набега многими тысячами. Именно потому, что те вскоре, года через три-четыре, становились свободными и принимались в племя. Именно в бурные годы переселения и завоевания новых земель старики — хранители традиций — не обладают прежней властью над легко перенимающей чужие обычаи молодёжью. А то, что перенимались они у бывших врагов, у недавних рабов — препятствием не являлось. В Восточной Римской империи среди высшего общества была в своё время мода на гуннские причёски и одежду, а в Китае, воевавшем с Тюркским каганатом, были модны не только причёски и одежда, но и юрты — изобретение гениальное. Среди кубанских и терских казаков считалось особым шиком знать язык враждебных соседей-горцев, носить черкески, папахи, горское оружие. Вернувшиеся из похода во Францию в 1813-1814 годах донские казаки привезли из Шампани понравившийся им сорт винограда и положили тем начало производству цимлянского вина, а потом появилось и Советское Шампанское. До монгольского нашествия русские предпочитали сражаться прямыми обоюдоострыми мечами, хотя с печенежскими и половецкими саблями были знакомы. Потребовалось потрясение от разгрома, чтобы русская конница перешла на сабли. Но не только они достались нам от ордынцев — масса слов, предметов обихода, названий, фамилий. И далеко не все они пришли мирным путём.

О роли женщин у славян VI — VII веков мы знаем очень мало. Сообщается лишь, что славянские женщины были крайне целомудрены и верны своим мужьям настолько, что удавливались после их смерти, не желая становиться вдовами. Но известно также и то, что когда Святослав в X веке сражался с византийцами под Доростолом, то среди убитых русских и болгарских воинов находили женщин, павших геройской смертью. Из всех славянских земель только Северная Русь вплоть до ХХ века не видела иноземных захватчиков. Так что поморы от Мурманска до Беломорья считаются сохранившими славянские обычаи наиболее полно. И у них женщины во всём равны мужчинам, нередко они руководили зверобойными артелями и были кормщицами на уходивших в Ледовитый океан кочах. Стоит ли искать корни такого их положения во фракийском “материнском праве”, хотя оно тоже достойно почтения? И нельзя ли предположить, что и у южных славян женщины обладали большими правами? Кстати, Фракия к моменту славянского вторжения уже двести лет находилась под властью христианской церкви, считавшей женщину низшим существом, а именно в тогдашней Византии церковь была огромной силой, так что вряд ли могло уцелеть “материнское право” при беспощадных гонениях на остатки язычества и на всевозможные ереси. Могли уцелеть орнаменты, а это — вряд ли... разве что в горах, но ведь именно с фракийскими горцами (влахами) у славян было мало столкновений, что и позволило влахам уцелеть, но потому-то от них вряд ли что было в ту пору перенято. Так что скорее всего женщины у славян и без влияний со стороны пользовались большими правами, которые впоследствии стали утрачивать под воздействием церкви и государства, отчего только определённые группы населения сохранили какие-то пережитки былых отношений.

Помимо приведённых косвенных возражений против утверждений С.А.Никитина о мирной встрече славян с местным населением есть и прямые. Это сообщения источников. Вот некоторые из них:

Прокопий Кесарийский “Готская война” (ВДИ № 1, 1941, стр.239. III. 29).

Приблизительно в это время войско славян, перейдя реку Истр, произвело ужасающее опустошение всей Иллирии вплоть до Эпидамна, убивая и обращая в рабство всех, попадавшихся навстречу, не разбирая пола и возраста и грабя ценности”. Там же, стр.239 — 241, III. 38.

...Славяне... опустошив подряд всю страну вплоть до моря, взяли также приступом и приморский город по имени Топер... Мужчин до 15 000 они тотчас всех убили и ценности разграбили, детей же и женщин они обратили в рабство. Но сначала они не щадили ни возраста, ни пола, но как тот отряд (численность отряда отмечена — 1800 всадников. — Я.Ц.), так и другие с того момента, как они ворвались в область римлян, они всех, не разбирая лет, убивали, так что вся земля Иллирии и Фракии была покрыта непогребёнными телами... Так сначала славяне уничтожали всех встречающихся им жителей. Теперь же они... как бы упившись морем крови, стали с этого времени некоторых из попадавшихся брать в плен и поэтому все уходили домой, уводя с собой многие десятки тысяч пленных.

В этой цитате опущены живописные подробности расправы славян с местными жителями, ибо византийцы с пленными поступали не лучше, а по отношению к славянам эти описания могут быть как раз преувеличены, хотя бы потому, что отряды-то были рейдирующими, а потому на долгое издевательство времени не было — оно было необходимо на уход с “полоном” без встречи с подтянувшимися на пути отхода имперскими войсками. Просто — изображение пыток и издевательств именно тех, с какими автор знаком по отечественным образцам. Но сам факт истребления и пленения десятков тысяч людей остаётся фактом. Это могло быть умышленным наведением ужаса, чтобы опомнившиеся жители не перекрыли обратный путь из своей земли рейдирующим отрядам, а шарахались от одной вести о их приближении. И к тому же в достаточно сложном обществе империи многие могли добывать себе пропитание только в своей нише, а будучи из неё выброшенными — погибали даже не обязательно от удара славянского меча, копья или дротика, а просто из-за неприсопособленности к существованию в изменившихся условиях. Плюс — вырвавшиеся на свободу рабы, как раз наглядевшиеся на имперские способы пыток и казней и теперь отводившие свои искалеченные души на местных жителях, утративших защиту родного начальства и потому беззащитных перед таким противником, как раз и могли оставить тела, растерзанные согласно описаниям Прокопия. Там же. стр.242 — 243, IV. 25.

В это время огромная толпа славян низвергнулась на Иллирию и произвела там неописуемые ужасы... Эти варвары совершали ужасные опустошения. Во время этого грабительского вторжения, держась в пределах империи долгое время, они заполнили все дороги грудами трупов; они взяли в плен и обратили в рабство бесчисленное число людей и разграбили всё.

Прокопий Кесарийский “Тайная история”, ВДИ,1941,№ 1, стр.243-244, XVIII. 17 — 21.

Что же касается Иллирии и всей Фракии, если считать от Ионийского залива вплоть до предместий Византии (Константинополя. — Я.Ц.) , в том числе и Элладу и область Херсонеса, то с того времени, как Юстиниан принял власть над Римской империей, гунны, славяне и анты, делая почти ежедневно набеги, творили над жителями этих областей нестерпимые вещи. Я думаю, что при каждом набеге было убито здесь и взято в плен римлян по 200 000 человек, так что эта страна повсюду стала подобной скифской пустыне.

Иоанн Эфесский “Церковная история”. ВДИ, 1941, № 1, стр.252 стр.243 — 244.

...двинулся проклятый народ славян, который прошёл через всю Элладу и по стране Фессалонике и по фракийским провинциям, взял много городов и крепостей, сжёг, разграбил и подчинил себе страну... Они опустошают, жгут и грабят страну... И смотри — вот теперь 895-й год — они живут, сидят и грабят в римских провинциях без забот и страха, убивая и сжигая...

895-й год по византийскому счёту — от смерти Александра Македонского — это 564 год нашей эры. Отметим, что Иоанн Эфесский был человеком монофизитской догмы, еретиком, не пронизанным государственными интересами, так что ему в данном случае лгать вовсе ни к чему было, он требовал от читателя: “Смотри!” — значит, было что смотреть.

Из этих отрывков мы видим, что походы славянских дружин были такими же грабительскими и разрушительными набегами, как походы норманнских викингов или татаро-монгольское вторжение. Разницы для местного населения на Балканах в VI веке или на Руси в XIII веке не было. Разница была лишь в том, что, будучи земледельческим народом с довольно высоким уровнем производительных сил, славяне, в отличие от норманнов или ордынцев, быстро заселили опустошённую ими страну и вскоре на Балканах вновь расцвела жизнь — увы, не фракийская, иллирийская или ромейско-византийская речь связывала носителей этой жизни, и обычаи у них были именно славянские. Разница была также в отношении к рабам-пленникам — пока не появилось у славян классовое общество, которое и своих-то жало и выкручивало, не то что чужих. Поэтому тот, кто попал в плен и не был брошен на поживу воронью на обочине дороги, кто дошёл до селения нового хозяина — тот был, пожалуй, в лучшем положении, чем иные “свободные” подданные империи, а к тому же через несколько лет мог стать и свободным членом славянского общества. Но эти люди теряли родную землю, близких, родной язык, а дети их уже были славянами по языку и воспитанию, как дети русских полонянок в Орде были уже ордынцами и сами ходили в набеги на Русь, если им удавалось стать воинами в том обществе. Но для этого ещё нужно было дойти до того “селения нового хозяина”. А бывало и так, как сообщает нам в той же подборке византийских и сирийских авторов о славянском нашествии византийский историк VII века

Феофилакт Симокатта “Истории”, VII.2, ВДИ, 1941, № 1, стр.265.

Они (тысяча византийских воинов из передового отряда. — Я.Ц.) сталкиваются с 600 славян, гнавших большую добычу, захваченную у римлян... Когда варвары увидели приближающихся римлян и в свою очередь были ими замечены, они тотчас же бросились убивать пленных. Из пленников мужского пола были убиты все, бывшие в цветущем возрасте...

...Тут для варваров наступила неизбежная погибель... Варвары, отчаявшись в спасении, убивают оставшуюся часть пленных.

Почему я должен считать эти строки “ложью рабовладельца, клевещущего на славян”? “Пленники мужского пола в цветущем возрасте” очень даже могли ударить в спину захватившим их славянам, а обретя свободу — впоследствии стать опасными противниками для других славян, ибо умный человек не споткнётся дважды об один и тот же камень, что славянским воинам было достаточно хорошо известно. А женщин и детей, если удастся отбиться, можно ещё попробовать довести до своих земель. Но когда гибель стала для славянских воинов неизбежной — они добили и эту часть “полона” — чтобы было кому служить им на том свете: ведь они были язычниками и к своей и чужой жизни относились в меру своего понимания законов “этого” и “того” света. Правда, на огненное погребение рассчитывать было трудно, но смерть в бою искупала несоблюдение этого обряда... Вообще следует знать обычаи своих и чужих, а их вину или заслугу оценивать с учётом их понимания происходящего. Как сейчас, так и при разборе дел прошлых веков и тысячелетий.

Можно надеяться, что приведённые выдержки в достаточной мере убедительны, чтобы отвергнуть выводы Никитина о мирной встрече славян с населением Балканского полуострова.