Аркадий Гайдар — первый комиссар детской литературы

Если Маршаку принадлежит изречение, что детская литература должна быть как взрослая, только лучше, то от Гайдара останется в веках утверждение, что целью детской литературы является подготовка крепкой краснозвёздной гвардии.

И именно этот ушедший в революцию мальчишка, которому выпала редчайшая удача — в полную меру принять участие в величайшем и справедливейшем в истории деле… именно этот недавний 16-летний командир полка… именно этот полжизни проведший в лечебницах собрат Николая Островского… именно этот хлебнувший в жизни сверх меры и сладкого, и горького человек.

Не только сформулировал эту задачу (спасибо бы и на том!), но и решил её. Решил потому, что на своей шкуре испытал, что хорошо и что плохо в нашей стране, с чем хорошим и с чем плохим столкнутся его будущие читатели и чему, следовательно, следует их учить, к чему готовить, чтобы выросли бойцами, надёжной сменой — сменой ему лично, не кому-нибудь! Он делал историю своей страны, а не писал о делателях; он был кровно заинтересован в том, чтобы эта история имела счастливый конец. И он помнил, кем он был в революции — мальчишкой он был, недавним ребёнком. И сумел сохранить память об этом — немногим это дано…

О Гайдаре до поры до времени массовый читатель знал по рассказам Бориса Емельянова и Константина Паустовского, как о «милом рыцаре, добродушном богатыре, любившем почудить, всеми поголовно любимом и всех же любившем». Лишь после выхода в свет в серии ЖЗЛ книги Бориса Камова «Гайдар» в 1971 году мы узнали, что он был настолько изранен на Гражданской войне, что на всю жизнь получил тяжелейшее поражение нервной системы и то и дело оказывался в психиатрических лечебницах… что из-за этой же болезни с ним не смогли жить две жены, хотя обе были достойными его чудесными женщинами… что из-за той же болезни он не смог завершить ряд своих произведений, потому что в мозгу возникал какой-то барьер и не было сил написать ещё хоть фразу, хоть строчку… что в бытность любимым фельетонистом пермских читателей он был оклеветан одним из «героев» своих фельетонов и получил подлый удар в спину от редактора своей газеты, так что потребовалось вмешательство «Правды» для восстановления справедливости, но болезнь его получила дальнейшее развитие во-первых, а во-вторых дружная и боевая редакция той газеты была к тому времени упомянутым редактором разогнана и дело советской власти в тот момент и в том месте потерпело безусловное поражение… что первая его книга была без его ведома искалечена тогдашними хозяевами литературы и что и впредь за него меняли названия, резали и кромсали его произведения… что было время, когда исчезли вдруг с библиотечных полок его книги, а редакторы стали запираться от него в кабинетах, а когда он гривенником открыл такой кабинет и потребовал от редактора объяснений, то всё равно редактор с ним говорить не стал… что было и немало других невесёлых фактов в этой замечательной жизни, в том числе и связанных с вершиной его творчества — трилогией о Тимуре.

И из этого знания о его жизни рождается наше понимание его творчества с большей глубиной и чёткостью, появляется в поле нашего зрения то, чего мы нипочём бы не заметили в его произведениях, знай мы Гайдара по портрету, написанному только в розовых и голубых тонах на соответствующем фоне.

Вся наша предвоенная детская литература развивалась «под знаком Гайдара», хотя это совершенно не значит, что все детские писатели срочно стали ему подражать. Просто у строящегося огромного многозального и многоэтажного здания была не только выведена крыша, но был ещё на этой крыше поднят красный флаг. Это очень многое значит — поднять флаг. Равнение на знамя — это пролог победы, как знают с древнейших времён. Кто-то должен был объяснить детям, что сказать «жид» или «жидовка» может только фашист и что с таким один разговор — как у Владика Дашевского с неким мордастым парнем или у Пашки Букамашкина с Санькой. Кто-то должен был высказать дикое, невероятное предположение, что могут надвинуться со всех сторон вражьи армии и задавить советскую власть, перевешать и пересажать всех коммунистов и комсомольцев, — и тут же спокойно сказать, что для нас, детей Страны Советов, даже в таком крайнем случае нет другого пути, кроме борьбы до последнего вздоха и последней капли крови. Кто-то должен был поставить вопрос, какими должны быть советские дети — именно СОВЕТСКИЕ, а дети уж потом.

И мы находим ответы на этот вопрос во всех произведениях Гайдара — даже в «Голубой чашке», даже в «Чуке и Геке», где речь идёт о тех малышах, коим в палки только играть да в скакалки скакать, как крикнул в гневе Мальчиш-Кибальчиш и как всерьёз полагали и полагают многие писатели, начиная с Барто и Михалкова.

Как и положено истинному классику, Гайдар охватил множество жанров — от фельетонов и кратчайших рассказиков до киносценариев и стихов. И, между прочим, создал эпос — сказку о Мальчише-Кибальчише и военной тайне.

Почему Маршак писал Гайдару об «отвратительном Мальчише», а Кассиль об этой сказке отзывался, как о наивной, хотя его-то Синегория невпример топорнее и наивнее описана в «Дорогих моих мальчишках» (о чём разговор впереди)? Не потому ли, что нечто похожее давно уже лезло в детскую литературу? Ведь уже были напечатаны книжонки, где какой-нибудь Макарка один всю колчаковскую армию останавливал и бегущую Красную Армию от позора спасал, а «красные дьяволята» батьку Махно в мешок засунули и к Будённому привезли. И была напечатана поэма про Чапая, который, как Самсон в волосах, всю силу в волшебной сабле имел, а спёр её «богатей, что всех богатеев на свете лютей», — и пришёл конец Чапаю… Это только напечатанное, а сколько такой макулатуры выносили из редакционных корзин?! И Маршак, и Кассиль были редакционными работниками, у обоих были по данному вопросу «памороки отбиты». Вот и не смогли они понять, что Гайдар сумел пройти по лезвию бритвы и не макулатурный брак создал, а эпос.

А всё-таки не сразу дошёл Гайдар до вершины. Кем быть — это он знал с самого начала. А вот как быть — было пока что неясно. Скорее было ясно — как не быть.

Владик Дашевский в «Военной тайне» — это пока не комиссар Тимур, а рыцарь-одиночка. Он, кстати, и сам мечтает стать именно рыцарем, хотя и современным, похожим именно на Дзержинского. И потому конфликты его с администрацией лагеря и товарищами весьма однотипны — при всём благородстве побуждений он всё время оказывается неправ. Это верно, что когда придёт ему время по-настоящему вскинуть винтовку, то ни промаха, ни пощады от него не будет. Но по той ли цели будут стрелять он и подобные ему? Особенно после 1937 года, когда страшный удар будет нанесён не только по миллионам детей в репрессированных семьях (а под удар попадали лучшие из лучших, дети которых были сокровищем генофонда страны), но и по всем без исключения советским детям, которые лишатся только что живших среди них живых примеров доблести, верности, всей жизни; у которых, следовательно, пошатнут веру во всё, чему их до сих пор учили; которым впрыснут сыворотку подозрительности, цинизма, чувства неполноценности, равнодушия и чёрт знает чего ещё. Кстати, именно Владику придётся особенно туго — ведь и компартия Польши будет распущена, как якобы переполненная провокаторами, и все польские политэмигранты в СССР попадут под удар, как, впрочем, и финские, латышские, литовские, эстонские, венгерские, немецкие — все, кровью или языком хотя бы отчасти связанные с заграницей. У Рекемчука в «Товарище Гансе» можно найти блестящую иллюстрацию к этой грани нашего «термидора». Отсюда до возрождения великорусского шовинизма был всего шаг, и в речи Сталина 7 ноября 1941 года с трибуны ленинского мавзолея упоминались уже только русские славные предки, причём все — феодального происхождения (только Кузьма Минин получил дворянство уже к концу жизни), в отличие от его же речи 3 июля того же года, когда он ещё упоминал русских в одном ряду с прочими народами нашей страны… Владику придётся туго… И не ему одному… Что же делать таким? И на этот страшный вопрос дал ответ КОМИССАР Гайдар в «Судьбе барабанщика». Не случайно, что именно в этот момент стали исчезать его книги из библиотек и стали прятаться от него редакторы — враг почуял опасность и попытался нанести упреждающий удар, но не выгорело у него тогда… Но и в «Судьбе барабанщика» речь идёт об одиночке, не имеющем товарищей и брошенном на произвол судьбы своим отрядом и своим вожатым (что Гайдар особо отмечает). Одиночка неустойчив, он обречён мостить самыми лучшими намерениями дорогу в ад. Значит, советские дети должны быть как-то организованными — не кем-то извне, а в собственной среде объединены в некое товарищество, способное поддержать своего члена в любом случае жизни.

А как это должно выглядеть?

Пионерлагерем, описанным в «Военной тайне», был лагерь из лагерей — Артек. Но не было в нём настоящих отрядов. Сюда приезжали отдыхать и поправляться, общественная работа была довольно легковесна. Наиболее сознательными людьми в лагере оказались случайные здесь люди — малыш Алька и чему-то научившаяся у него Натка. В «Голубой чашке» мы мельком соприкасаемся с колхозными ребятишками (даже ещё не ребятами). Пашка Букамашкин хорошо знает, что такое фашизм, он немедленно реагирует на выкрик Саньки в адрес Берты. Но он опять-таки одиночка. И потом, когда Санька «осознал свои ошибки и публично раскаялся», опять играют в чижа обиженная, обидчик и мститель, и явно нет у них других, более важных дел. Конечно, они сбегают в лавку, принесут воды, покопаются в огороде, а в дни уборки колхозного урожая привезут страдникам воды и подберут колоски, но это и всё. Эти ребятишки — неплохое сырьё для армии будущего, но они ещё не армия, не то что «крепкая краснозвёздная гвардия».

Иное дело — Тимур и его команда. Эти, оставаясь детьми и не забывая об играх и мечтах, уже по мере сил своих сражаются за дело революции, которая уже двадцать первый год продолжается. В армию им сейчас ходу нет, как с горечью объясняет Тимур Коле Колокольчикову. Но помочь семьям бойцов и командиров, скрутить в посёлке хулиганов — это тоже дело, причём осложнённое зависимостью от взрослых и их непониманием. Гайдар показывает этих взрослых и выглядят они не блестяще: и дядя Тимура Георгий, и Ольга, и бабка Нюрки, и старуха-молочница, и даже дедушка Коли Колокольчикова, который после разговора с Тимуром сразу всё понял и без возражений пошёл будить внука среди ночи. Мир взрослых не то что нейтрален, он даже отчасти враждебен миру ребят, в том числе и тимуровцев, которые как раз пытаются этому миру взрослых помочь. Можно, конечно, поразмыслить — всегда ли так было в этом посёлке или только последние два года (время событий — 1938 год, год победы на озере Хасан), но это будет домыслами, а факт есть факт. Квакинцы же, явно не с колыбели такими ставшие, давно махнули рукой на этот не понимающий и не желающий их понимать мир, и совершают на него набеги — пока сравнительно безобидные: поломка ветви у яблони или создание бреши в заборе…

Что есть научная фантастика? Это то, чего нет, но что, будучи угадано и раз описано, может появиться. Тимуровская команда была создана фантазией Гайдара, её не было в природе. Следовательно, вся трилогия о Тимуре может считаться относящейся к научно-фантастическому жанру, к социальной фантастике. И фантаст угадал верно! Предугаданное им решение задачи оказалось тем кристаллом в насыщенном растворе, который сразу вызвал массовую кристаллизацию. Великое множество ребят увидело — чем и как заняться. Так появилась возможность возвести плотину поперёк накапливавшейся и становившейся всё более селе- или лавино-опасной «квакинской массы» в мире детей.

Кто такой Квакин? Обыкновенный мальчишка с задатками вожака и кое-какими понятиями о чести, но с отсутствием законного пространства для проявления собственной инициативы. Этого пространства нет и у Тимура, но он пытается его отвоевать, захватить явочным порядком пустующую территорию в мире взрослых — для целеустремлённого добра. А квакинцам просто скучно, делать им нечего… Почему нечего? Потому что советская власть облегчила жизнь их родителям, лишила их необходимости впрягать детей в работу с малых лет. Не всех лишила — Нюрка одна у своей бабки и прикована к козе и некоторым другим работам, но в общем полегчало. И возник вакуум — одних дел не стало, а других нет. Тут уж дело в сознательности. У тимуровцев она есть, а квакинцам её не достало. Точнее — Квакину, ибо его команда, за исключением Фигуры, сольётся с тимуровской очень легко, а потом и квакинцы, и тимуровцы от Тимура отойдут, как мы увидим в «Клятве Тимура». Встреться Тимур не с Колей, а с Лёшкой из команды Квакина, был бы Лёшка тимуровцем — ему просто не повезло с вожаком, а сам он в вожаки не гож. Так что квакинцам просто нечего делать — и не хочется к тому же. Вот они и нападают на сады, и пока что их цель — только яблоки. Поломка ветви или даже целого дерева пока что неумышленны — это всего лишь «издержки производства». Ещё не дошло до умышленного разгрома целого сада, битья стёкол, издевательства над животными или детьми, травли стариков и так далее. Пока что лишь Фигура обнаруживает такие задатки («гнуснопрославленным» назван он в «ультиматуме», да и позже проявляет себя так, что получает трёпку от Квакина), да и их, как мы увидим в «Клятве Тимура», можно вовремя пресечь в развитии, он тоже ещё не безнадёжен, ещё делает первые десятки шагов по многокилометровой тропе зла. Если употребить терминологию Симы Симакова, квакинцы пока что — не шайка и не банда, а ватага удальцов. Но вот они получили ультиматум от тимуровцев — и ответом их было решение очистить ночью целый сад дочиста. Это уже переход к прямой уголовщине — и он никем из них не осознан. Ватага в эту ночь стала бы шайкой, и не её заслуга, что сад уцелел и их деяния не подпали под уголовный кодекс. Не будь тимуровцев — сад был бы опустошён, а лиха беда начало, дальше процесс пойдёт враскрутку и многие бы ещё взвыли в посёлке, а по мере подрастания квакинцев — и за пределами его. Гайдар на этом не акцентирует, но стоит имеющему голову читателю задуматься — и выводы получаются невесёлые. Георгий не дал Квакину и Фигуре прикурить и прочёл им нотацию. Старуха-молочница ждёт от пока что всего лишь озорных мальчишек сразу убийства. Ольга бесцеремонно валит в одну кучу Квакина, Фигуру и Тимура и не стесняется в терминах: «хулиган и негодяй». Доктор Колокольчиков начинает со стрельбы в небо, потом идёт жаловаться Георгию, а найти Тимура и спросить — зачем тому понадобилось стягивать со спящего доктора одеяло — ему и в голову не приходит, ему и так ясно — попытка «похитить», ничего иного быть не может… Это у Тимура хватит соображения и недетской отваги придти к доктору и поговорить с ним начистоту.

А ведь есть в посёлке комсомольцы — по случаю победы на Хасане они устраивают в парке вечер. Кричать «ура» и праздновать — дело, конечно, хорошее, но разве ребята тимуровского и квакинского возраста — не дело комсомола? И разве взрослые наставники комсомольцев, несомненно имеющиеся здесь, с партбилетами в карманах, не должны комсомольцев на это дело натолкнуть, если те сами не сообразили? В данном случае ни внимания к поселковой ребятне, ни внимания к семьям бойцов и командиров той самой армии, которая только что на Хасане победу одержала, — не видно. Только вот к семье погибшего пограничника всё же пришли, да и то с опозданием против тимуровцев. Здесь тоже брешь в советской и комсомольской работе, которую явочным порядком заполнили тимуровцы, взяв семьи красноармейцев под свою охрану и защиту. В такой обстановке возникновение квакинских групп запрограммировано заранее, а вот тимуровская команда без щучьего веления, гайдарова хотения не появилась бы.

Так было сделано великое открытие, сразу давшее урожай небывалый и притом в масштабах всей страны. Гайдар продолжал разрабатывать тему. В «Коменданте снежной крепости» им рассмотрены проблемы поведения в игре, проблемы чести и гуманности на высоком уровне, проблемы искусства, как средства приближения коммунизма. В «Клятве Тимура» особое внимание было обращено на проблемы легализованных тимуровских команд в мирное время. Эти команды немедленно превратились для населения, хозяйственников и администраторов просто в одну из ветвей службы порядка и добавочный источник бесплатной рабочей силы. Команде Тимура ещё повезло — не какой-то «варяг» со стороны, из школы, из райкома комсомола или местного Совета диктует ребятам свою волю, а сам Тимур принимает заявки и распределяет рабочую силу. Но убита романтика, не осталось элемента добровольности и игры — и распадается команда. Тимуровцы и примкнувшие было к ним квакинцы разбредаются кто куда, хорошо хоть — сады не атакуют, да и то — видимо, яблоки ещё не поспели, ведь пока что середина июня 1941 года на дворе. И только невольник чести Тимур и верные ему лично Коля и Нюрка ещё полют сорняки и носят воду в бабкины бочки. В детском мире опять возник вакуум силы и опять стал силой Фигура и оброс компанией, а ведь был он до того приведён к полному бессилию. Хорошо — война началась, а чем бы без неё кончилось? Начался бы процесс возрождения? Немного за это шансов. «У кого нет коня — садись на меня» — такой лозунг и для взрослых малопривлекателен, не то что для детей. Война — случай особый, тут от всех взрослых и детей требуется величайшее напряжение сил, но ведь тимуровские команды возникли в мирное время, так что нельзя не отметить — поистине вещей была тревога Гайдара. Гласность, легальность, признание — это ещё не победа, полагает Гайдар. Что же дальше? Куда рваться с этих завоёванных позиций?

… Мне, историку, упорно лезет в голову аналогия с германской социал-демократией. Добившаяся легальности, ставшая влиятельнейшей партией, но утратившая революционность и докатившаяся до измены тем идеалам, ради которых люди создавали эту партию, вели упорную борьбу в годы бисмарковского «исключительного закона», — она стала оборотнем, цепным псом тех самых порядков, для свержения которых была создана. Что-то здесь общее с русской сказкой об огне, воде и медных трубах и что-то общее с историей тимуровских команд и с историей великого множества других починов и начинаний в советской истории… Думал ли Гайдар так? Историком он не был, но революционером был. Очень даже мог думать, во всяком случае «Клятва Тимура» ещё до начала войны стала писаться, и уже тогда в ней ставился важнейший вопрос, коего наша критика по сей день в этом произведении вроде бы не замечает. Дать ответ на этот вопрос самому Гайдару не пришлось — началась война, и все силы народа, тимуровцев-гайдаровцев и самого Гайдара были отданы борьбе за победу. Завершённый во время специально для этого навязанной ему отсрочки выезда на фронт, сценарий этот должен был — по вполне уместному социальному заказу — стать инструкцией всем читателям книг Гайдара, не только многочисленным тимуровцам, — как им всем вести себя в военное время. Но Гайдар знал — это может оказаться и последним его завещанием, он не собирался на фронте уклоняться от пуль. И потому он всё же вставил и упомянутый выше вопрос: думайте, товарищи! Задумался ли хоть кто-то? Не знаю…

А потом уж была для него война и была в его корреспонденциях с фронта, сверх прочих фронтовых тем, и особая, гайдаровская тема: «война и дети». Во всех дошедших до нас статьях и заметках он бил в одну точку: отдать жизнь мало, надо именно победить. Учитесь же побеждать!

А потом он остался в окружении, хотя его гнали в самолёт, вывозивший раненых — ещё одного вместо него вывезли. Потом он был фактическим комиссаром партизанского отряда. Потом он в смертном бою лёг за пулемёт и фактически спас отряд от гибели. Потом он смертью своей спас нескольких товарищей, приняв огонь на себя и дав им несколько секунд для спасения. Потом — и до сих пор — идут поиски последних его записей, но пока что ничего не найдено…

Добавка от 2004 года. Вряд ли на территории “вильной неньки-Украины” продолжаются эти поиски. А найдут люди и узнают власти – могут найденные записи и погибнуть или стать товаром для чьего-то обогащения.