Предисловие Дет Лит Гайдар Кассиль Крапивин Валькины... Мальчик со шпагой 1 Мальчик со шпагой 2 Мальчик со шпагой 3 Колыбельная... Часть 1 О Киплинге Колыбельная... Часть 2 Болтик Гвозди 1 Колыбельная... Часть 3 Стадии развития Колыбельная... Часть 4 Колыбельная... Часть 5 Колыбельная... Часть 6 Колыбельная... Часть 7 Трое с площади карронад 1 Трое с площади карронад 2 Трое с площади карронад 3 Трое с площади карронад 4 Трое... Выводы Новый подход Сказки Тень каравеллы Гвозди 2 Лерка Победители Притчи Журавлёнок и молнии 1 Журавлёнок и молнии 2 Журавлёнок и молнии 3 Журавлёнок и молнии 4 История написания Произведения Указатель

Трилогия «Мальчик со шпагой» («Всадники со станции Роса»-«Звёздный час Серёжи Каховского» — «Флаг-капитаны». Часть 3

Немудрено, что пришлось и Олегу Московкину уйти из того интерната, где повторилась смена Арсения Петровича Гая Ангелиной Никитичной. Правда, упомянутая тётя в конце концов будет оттуда изгнана (или переведена на другую работу в той же системе, возможно даже — на более высокий пост, это я тоже видал в жизни), а его позовут туда опять по просьбе помнящих о нём ребят, так что в масштабе интерната имело место нечто вроде временного возрождения ленинских норм после ХХ съезда партии. Но скольким она успела кастрировать души и разум, скольким ещё она нагадит в мозги и сердца в своей жизни при нынешних всё ухудшающихся обстоятельствах?! А те, кого она уже выучила? А их дети и ученики?

А вспомним, как распоясываются контролёрша в кинотеатре и некая тётка с сумкой в троллейбусе — опять никто кроме верящего пока что в справедливость мальчишки — того же Серёжи Каховского — не становится на их пути. Пока что — выделил я. Потому что уже и ему становится невмоготу, и он начал терять железобетонность убеждения, что власть находится в руках хороших людей. Он не пошёл в райком комсомола добиваться места на демонстрации для своего оставленного вне закона клуба — не поверил, что помогут, что захотят помочь. А ведь совсем недавно счёл бы врагом всякого, кто сказал бы ему, что возможно недоверие к райкому комсомола…

…Илья Эренбург в «Буре» рассказал о том, как немцы в своей газете для русских рабочих в Германии написали, что Москва взята, и воспитанная в доверии к печатному слову девушка этому поверила. В продолжении «Бури» — романе «Девятый вал» — французский посол де Шомон говорит журналисту Саблону: «Они вывели новую породу людей, верящих всему, что пишут в газетах». Это потому, что писали правду, когда-то писали, и осталась инерция веры в правдивость прессы, кстати сказать, на придонном уровне советского океана ещё и поныне не до конца изолгавшейся. Потому что была Советская власть. Была… А сейчас? Я не намерен ограничиваться намёками — скажу, что думаю. Ибо нельзя писать о храбреце, если сам трус — как сказал герой Гражданской войны в Дагестане Махач Дахадаев. Данную страницу я печатаю в середине декабря 1984 года. Что было в истекшие несколько недель? Было торжественное захоронение на Новодевичьем кладбище рядом с Маяковским праха Шаляпина — «великого русского», позорно бросившего Родину в трудные для неё годы. Была впущена обратно Светлана Аллилуева, немало грязи вылившая не только на память о своих родителях, но и на свою страну. И нигде, ни в одной газете, ни в одной телепрограмме ни единым словом не было упомянуто, что прошло ровно полвека со дня злодейского убийства Сергея Мироновича Кирова. Была награждена орденами большая группа писателей, в том числе получил орден Трудового Красного Знамени и Владислав Крапивин, но при этом не какой-нибудь, а орден Дружбы Народов пожаловали антисемиту Валентину Пикулю, которому за его роман «У последней черты» рижские ребята-евреи морду набили, и правильно сделали — будь там я, добавил бы от всей души. Такие вот дела творятся на высшем уровне нашего государства. Мудрено ли, что на уровне описанного Крапивиным среднего советского города творится именно то, что он описал в трилогии о Серёже Каховском? Ну, а о всеобщем молчании, когда на глазах у так называемых советских людей распоясывается негодяй, я могу судить и на личном опыте.

В октябре 1976 года на станции «Кузнецкий мост» в вагон метро, в котором я ехал, не вошла — вбежала маленькая старушка, а следом, поливая её во весь рык гнуснейшей бранью, ввалился краснорожий детина квадратного сложения, лет под 45–50. Он кричал, что нечего жидам в Москве делать, что он их всю жизнь бил и будет бить. Заметив мой взгляд, он с ходу переключился на меня: «Чего смотришь, жидовская морда? Гитлер, жаль, вас не перевешал, катись в свою Палестину!» И все — не менее семидесяти человек было в вагоне — молчали. Пришлось поставить портфель на пол и врезать ему по морде. И сошлись мы на середине вагона, и он замахнулся, а я перехватил его руку, и он орал, что бил жидов и будет бить, а я орал ему в ответ, что он фашист, полицай, власовец, что таких черносотенцев ещё мой дед бил (а он был боевиком применявшей террор против погромщиков «Социалистической Еврейской Рабочей Партии» — СЕРП, а за антивоенную агитацию в своём полку в Первую Мировую войну был приговорён к смерти, но сумел бежать), что и отец мой таких целыми не отпускал, что — вон отсюда, пока я тебя не угробил, сволочь нацистская! А люди (среди них, как я потом заметил, были и два офицера) стояли, сидели и — молчали. Только одна маленькая и храбрая женщина, ничего не поняв, но будучи идейным борцом за мир, кинулась между нами и стала уговаривать простить друг друга, перестать, успокоиться. Кто-то взял её за плечо и отвёл в сторону: «Не мешай им, у них свои дела». И так было до станции «Текстильщики» — пять перегонов. Поезд останавливался, люди входили, выходили, и никто не вмешивался. В «Текстильщиках» выкатился и он, так и не посмев меня ударить, хотя по виду в нём было больше лошадиных сил. А ударил бы — я постарался бы ответить смертельным ударом, ибо хотя и не в армии, а кое-чему пришлось учиться в нашей солнечной стране. И что было бы тогда?

В заполненном на две трети вагоне не могло не быть среди пассажиров «членов» партии и ВЛКСМ, ветеранов войны, а все они молчали, будто их и не было. Стали бы они на суде свидетелями в мою пользу? Не верю в это, но не то что «верю», а именно ЗНАЮ, что этот мерзавец лучше после нашей встречи не стал и что он ещё много грязи выльет в души сталкивающихся с ним людей, а особенно чужих и своих детей при равнодушном или даже сочувственном молчании окружающих. Такие, как он, уже сделали Одессу, Киев и Ленинград первым, вторым и третьим городами по числу вынужденных покинуть Родину советских граждан еврейской национальности. Это знают многие — и молчат. Их хорошо учили Нелли Ивановны и их коллеги — выучили.

Вспомним, за что Пашка Букамашкин назвал фашистом Саньку в гайдаровской «Голубой чашке». И вспомним, что именно этот бит информации (слово «жидовка») был выброшен при великолепной экранизации гайдаровской жемчужины. Спите спокойно, дорогой Аркадий Петпрович, в своей могиле под Каневом! Ваши портреты висят на стенках, Вас поминают, как святого покровителя детей, Вашими произведениями зачитываются дети определённого возраста и с удовольствием перечитывают их и больные ностальгией по своему детству взрослые… Ну, а что свыше поступают указания самую суть выбросить или замолчать, то чего на свете не бывает! Да будет Вам посмертным утешением и надеждой созданный Евгением Шварцем образ короля, на глазах которого душили его любимую жену, а он стоял рядом и уговаривал её: «Потерпи, может, ещё всё обойдётся…» Вдруг и у нас всё обойдётся, Нелли Ивановны и Елизаветы Максимовны перевоспитаются, а Гусыни и Кисы займутся сбором макулатуры…

Помимо горе-учителей, горе-общественников, горе-начальников из милиции и горе-руководителей из советских и партийных органов города, не пришедших на помощь клубу даже после выступления газеты, имеются в городе и другие враги МИРА ДЕТЕЙ, в конечном счёте враги советского народа, бьющие по его смене и надежде. Вот, например, инспектор по внешкольным учреждениям в РОНО Стихотворов, для которого понятия о чести, флаге, отваге и верности — «детские игрушки». И хотя об этом его высказывании было сразу же сообщено первому секретарю горкома комсомола и тот велел тут же взять трубку Стихотворову (всегда бы такая оперативность была!) и объяснил ему, что флаг пионерского отряда — не детская игрушка (интересно, надеялся ли глава городского комсомола, что всё будет понято и станет для Стихотворова законом жизни?) — тот остался на своём посту и принял деятельное участие в удушении клуба. Он заявляет, что с кем-то в райисполкоме согласовал это. С кем же? Не с руководством. С кем-то безымянным из среднего звена… Юлиан Семёнов в «Семнадцати мгновениях весны», анализируя причину неудачи Бормана в схватке с Гиммлером, сообщает, что всё решил маленький человечек из среднего звена бормановского аппарата, работавший на Гиммлера. Так и тут вышло. Анонимной стала в нашей стране власть. Не советская, а просто власть. Всё решают чиновнички, секретари, референты. Могут сообщить начальству, могут придержать, могут отфутболить самую срочную бумагу — и история с детским клубом «Эспада» — лишь капля в море подобных случаев. Крапивин даёт нам лишь этот факт, но мы-то, взрослые читатели, знаем, что стоит за этим фактом. И помним михалковское «А льву и невдомёк, что муха так сильна, что перед ней все лезут вон из кожи и что она в его прихожей деламии львиными подчас вершит одна». Так что нам приходится думать над проблемой — что и как сделать, чтобы не было ни подобных фактов. ни того, что за ними стоит.

…Делает ли Крапивин в своей трилогии выводы? В какой-то мере — да.

Прежде всего, выводом является отрывок из газетной статьи о клубе «Эспада», приведённый в третьей части трилогии. Вот большая его часть:

Вряд ли сам Владислав Петрович Крапивин понимает, что им описан механизм этногенеза: «мы» и «не мы»… Они становятся субэтносом, рвущимся к уровню этноса, эти двуногие личинки, выжравшие содержимое ещё оставшейся советской шкуры и заполнившие её, либо прорвавшись к власти всерьёз (к счастью, ещё не везде), либо нейтрализовав ещё находящихся у власти людей советского склада и трансформируя все их действия, подменяя их, выворачивая их наизнанку.

«Великая Россия» всё ещё называется «Советским Союзом», всё ещё поминают имя Ленина, но делается у нас почти всё не по-ленински — как во внутренней, так и во внешней политике. Это понял Андропов и попытался выправить положение, но делал это втихую, стараясь не взбаламутить «советскую мешанину». И умер. И опять всё пошло по-старому. Теперь бьётся Горбачёв, и что будет из его биений и трепыханий — неясно, ведь опять борьба ведётся за кулисами, фактически без нас. Как в первый период войны против взбунтовавшихся Южных Штатов президент Линкольн изо всех сил старался открутиться от официального освобождения негров. Он-то в конце концов понял, что иначе нельзя — и пошёл на этот шаг, и победил, но то ведь Линкольн, личность, что ни говори, уникальная, тем более — своей жизнью пришлось ему платить за победу. А вот что у нас будет?..

…Так и вышло в третьей части трилогии, причём, как отмечено выше, зло действовало единым фронтом, почти мгновенно спаявшись в мафию, а силы добра были разрозненны и пребывали в глухой обороне, так что только один мальчишка да один газетчик (кстати, умерший) совершали вылазки.

Между прочим, ребячий комиссар Олег Московкин и дома был в осаде. Сестра и её муж донимали его изо всех сил — вплоть до замены лампочек в его комнате на более слабые, «чтобы плафон не расплавился».

Успокойтесь, сестричка! Не очень-то таких к детям подпускают. К ним подпускают таких, как начальник лагеря, физрук и Гортензия, Нелли Ивановна и Елизавета Максимовна. А директора школы, судя по тому. что ему поставили именно такого завуча, либо сломают. либо вышибут. А Олегу Московкину даже по возвращении в интернат (что, кстати, означает уход от «эспадовцев») не очень-то дадут развернуться. Ну, убрали ставшую очень уж одиозной «тётю»-директоршу, но ведь остались те, кто ставил её на этот пост, и вряд ли она одна такая была ими внедрена в систему образования и воспитания нашей смены. И так везде! Если такие, как Олег или директор, кое-где по недосмотру к детям и прорвались, то их для начала вяжут по рукам и ногам программами, учебниками, инструкциями, методиками, запретами, ничтожной зарплатой, неучитываемой, но умышленно создаваемой перегрузкой. А тех, кто и это выносит, выживают уже прямой атакой с применением богатейшего ассортимента отработаннных подлостей. Пока что ваша берёт, сестричка! Таких, как Вы и милый Вася. Субпассионариев, двуногого шлака, золы и пека, остающихся после выгорания кокса и перегонки каменноугольной смолы в общности «каменный уголь», аналогичной в данном случае «демосу».

И так будет до тех пор, пока на ваше наступление не будет отвечено с нашей стороны беспощадной борьбой всех видов — вплоть до физического истребления в нашем обществе вашей нечисти…

Есть и другой, частный вывод в трилогии.

Но всё же это оборона. Активная, иной раз контратакующая, но всё равно только оборона. Ну, спасли Серёжу от физрука и «мушкетёров» красные конники — ребята из студенческого отряда, а физрук-то с компанией ушли целыми и готовыми к новым подлостям. И начальник лагеря остался на своём месте и попрежнему перлюстрировал переписку ребят, а возможно и персонала. В самом конце трилогии мы узнаём, что появилась надежда на воссоздание «Эспады» — но Сыронисский, Стихотворов, милицейский майор, безымянный райисполкомовец, мама Сенцова и несчётные их союзники — они-то остались! И теперь они знают друг друга, теперь им легче будет объединиться для любой пакости и посчитаться за предполагаемое воссоздание обречённого ими на гибель, но осмелившегося выжить детского клуба. Они всегда готовы сплотиться в дружную кодлу против любого проявления человечности.

Нет, нужно наступать, уничтожать зло повсеместно — до зародышей включительно, выявлять носителей зла и гнать их в три шеи с командных постов, а не уймутся и после этого — то и из жизни. Они-то нас травят и истребляют совершенно без каких-либо угрызений совести. Нам с ними на одной планете просто не жить!

А для этого надо искать друг друга ещё уцелевшим советским людям, объединяться, сплачиваться, и ни в коем случае не трусить перед горькой правдой, не подменять её удобной ложью во имя собственного спокойствия.

И ещё необходима профилактика — чтобы ничего похожего впредь не могло зародиться. Этот вывод — не прямо, а косвенно, иной раз даже в виде доказательств от противного, выглядывает из размышлений Серёжи и самого Крапивина. Но он нужен и в виде чётких формулировок на страницах будущих книг не только Крапивина, но и других авторов. И, как уже сказано выше, необходимо создание ряда законов и обязательно механизмов их действия для реализации таких выводов.

И ещё один вывод напрашивается при размышлении над спором дядюшки с Серёжей. Дядюшка утверждает, что человек должен уподобляться клиперу (наиболее совершенному чисто-парусному кораблю), сливаться с водой и ветром, а не противостоять им. Лавировать, чтобы попасть в нужную для него точку, а не идти по прямой…

Но человек, идущий следом за стихией, увлекаемый ею, при этом — как инородное для неё тело — неминуемо от неё отстающий и подвергаемый в силу такой разницы в скоростях жестокой «трёпке», как говорили парусные моряки, но не только тому радующийся, что жив остался, но и категорически отрицающий возможность иного выхода из положения — это же меньшевик! Тот самый, который «медленным шагом, робким зигзагом, если возможно, то осторожно, тихо вперёд» (как ни удивительно сие, но закавыченные слова принадлежат Юлию Цедербауму, будущему лидеру меньшевиков «Мартову», только написана была им надолго оставшаяся популярной песня в те дни, когда он был ещё настоящим революционером, когда личные амбиции не столкнули его с Лениным в непримиримой идейной схватке). А вот большевики как раз тем и отличались генетически от своих коллег по великой партии революционеров вообще, что были способны идти против ветра и течения в силу необходимости без лавировки, в лоб, даже если течение было из пылающей нефти, а ветер был свинцовый. Очень стоит привести цитату из книги А.В.Луначарского «Человек нового мира» (Издательство Агентства печати Новости, 1976, стр.43):

«…Потрясения нашего народа в борьбе с самодержавием, напряжённые усилия пролетариата как вождя этого революционного движения, устремившегося потом к непосредственной цели политической свободы, были колоссальным явлением, небывалым в истории. При этом они захватили многомиллионный народ.

Подбор в революционную партию шёл исключительно богатый. Романтики без силы объективной мысли отсеивались в ряды эсеров, теоретики-марксисты без силы воли, без революционного движения отходили в мелкобуржуазный меньшевизм. В рядах большевиков оставались те, которые соединили уважение к совершенно точной и трезвой мысли с очень сильной волей, кипучей энергией». (Выделение при помощи смены шрифтов — моё, для нынешних, не привыкших, к сожалению, самостоятельно выделять ту или иную мысль в тексте читателей.-Я.Ц.).

Вряд ли Луначарский был знаком достаточно подробно с генетикой, тогда ещё только-только оформлявшейся в качестве науки, но здесь, хотя термин «отсеивание» явно взят из техники (в камнедробильном, например, деле такой термин имеет место, или его синоним «разгрохотка», если есть специальный вращающийся барабан с отверстиями разных диаметров, «грохот») — мы имеем очень точное выделение мутаций внутри партии революционеров, которая сама по себе тоже есть подобие мутации в биологическом виде Homo sapiens, довольно редкая, кстати, мутация. И поэтому большевики были людьми редчайшими из редких, так что не диво, что их на всю Россию было к Февральской революции 1917 года всего сорок тысяч, из коих Гражданскую войну пережил лишь каждый пятый. А все прочие, вливавшиеся в партию, были людьми либо менее качественными вообще, либо же ещё неотгранёнными алмазами, и Ленин это понимал, именно Луначарского поставив во главе Народного Комиссариата Просвещения и дав ему заместителем человека таких же качеств — историка Покровского. В первые десять лет после завершения Гражданской войны эти люди смогли вырастить достойную смену погибшим своим товарищам. Но была эта смена скошена начисто сталинскими репрессиями и написанные ими книги оказались в спецфондах в единичных экземплярах, а прочая масса их была уничтожена. Но ещё оставалась носящаяся в воздухе память, так сказать, привидения носились. «Красных конников», например. И такие редкие экземпляры рода человеческого, как Серёжа Каховский, оказались способными улавливать излучение этой памяти и концентрировать её в душах своих…

…Так что, если сравнить большевика с кораблём, имеющим мощный двигатель и сильное вооружение, то этим двигателем и этим вооружением являются силы душевные, а также знания и убеждённость, а всё это даётся в детском возрасте учителями и воспитателями. О качестве же обучения придётся особо сказать уже после разбора крапивинских произведений, ибо эту часть взаимодействия МИРА ВЗРОСЛЫХ и МИРА ДЕТЕЙ Крапивин пока что не охватывает, а мне пришлось этим заняться всерьёз. Пока что ограничимся констатацией того, что этот «вывод, который напрашивается», гласит: «требуется, чтобы вся система воспитания вообще и школа в частности делали детей именно большевиками, а тех, чья мутация не способна к стопроцентному успеху в этом направлении, по крайней мере обольшевичивали, и чтобы был постоянный контроль за любой попыткой разбольшевичивания как ребёнка или подростка, так и взрослого, ибо такое разбольшевичение есть начало процесса РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЯ, а этому процессу только начаться — и попробуй потом его остановить»…

Но — ещё один горький вывод: толковые ребята проявляют себя ныне (в описываемый Крапивиным период, то есть именно в период его работы над каждым его произведением) где угодно, но только не в школе. В клубе — да, если он есть, но мы уже видим судьбу хорошего клуба. Чаще — в уличных и дворовых ватагах, а дворы ныне отмирают, сменяются пустырями между домами «новой архитектуры», так что — на пустырях дети абсолютно вне зоны внимания взрослых (не считая уголовников и алкашей с наркоманами)…

А в школе они при всей своей толковости стараются избежать участия в мероприятиях, а если попробуют принять в них серьёзное участие, ибо к несерьёзному неспособны, то обязательно вступят в конфликт с начальством.

«ШКОЛА БОЛЬНА. И ВСЯ СИСТЕМА ВОСПИТАНИЯ ПОДРАСТАЮЩЕЙ СМЕНЫ — ТОЖЕ!» — вот он, этот горький вывод! А описанная в трилогии школа отнюдь не единична — это типичная школа большого города, она имеет номер сорок шестой и вряд ли нет в городе школ с более солидными номерами…

И последний вывод: «Ребята даже в самых лучших своих намерениях не встретят поддержки МИРА ВЗРОСЛЫХ». Олег с горечью говорит, что до сих пор «взрослые… нам по крайней мере не мешали. Помогали даже». А помощь-то была в том, что дали клубу нижний этаж списанного дома. А потом все до единого звенья ВЗРОСЛОГО МИРА — общественные, педагогические, советские, партийные и комсомольские организации города — предали клуб, Олега, ребят, забыли их — даже газета откукарекала своё и притихла, хотя газетчики и сочувствовали. Не та стала печать, что была в двадцатые годы и в начале тридцатых, когда любой «прорыв» брался на учёт и спецкоров посылали для освещения борьбы за ликвидацию этого прорыва. Оно и понятно — где те газетчики? Кого первая волна репрессий смыла, кто в войну лёг костьми, нередко доселе не захороненными, кого после войны добили, а последних сейчас хоронят… Как того самого Алексея Борисовича, который поддержал Серёжу на станции Роса. Или как Анатолия Аграновского… Прочие — я знаю это на личном опыте попыток контакта с наиболее человекообразными из них — уже поняли, что уши выше лба не растут, выше головы не прыгнешь, плевать против ветра бессмысленно… А в ефремовском «Часе быка» сказано, что «Там, где люди сказали себе „Ничего нельзя сделать“, знайте, что Стрела Аримана поразит всё лучшее в их жизни», а «Стрелой Аримана» Ефремов в этом романе назвал «тенденцию плохо устроенного общества с морально тяжёлой ноосферой умножать зло и горе. Каждое действие, хотя бы внешне гуманное, оборачивается бедствием для отдельных людей, целых групп и всего человечества. Идея, провозглашающая добро, имеет тенденцию по мере исполнения нести с собой всё больше плохого, становиться вредоносной». Отнюдь не случайно именно после выхода в издательстве «Молодая гвардия» в 1970 году романа «Час быка» Ефремов был вызван «на самый верх» и вернулся после разговора там с последним инфарктом, но успел ещё совершить свой последний подвиг — написать «Таис Афинскую», которую его тогдашние сподвижники смогли протолкнуть к читателям. А «Час быка» исчез из обращения и совсем не упоминается критиками, словно его вообще не было, этого романа, да и те мысли, которые в «Таис Афинской» важнее важного, тоже замалчиваются намертво…

Вот потому-то и притихла газета. Потому-то не взяли «эспадовцев» и в другой спортивный клуб — в местное отделение «Спартака», хотя они были сильнее спартаковских фехтовальщиков и вроде бы такое пополнение было желательно. Сослались, что «не та техника». Следовательно, бездушие и ведомственность (кстати, она так и названа) являются для данного города расположенного на территории Страны Советов, явлением нормальным и никого не удивляющим).

Зачем засылать диверсантов в Советский Союз? Органы госбезопасности против этого врага пока что не разучились бороться, выловят их. А вот поддержать в школах Нелли Ивановну или Анну Борисовну из «Валькиных друзей и парусов», а в РОНО упомянутую Чулкову из повести Любови Кабо «В трудном походе» или ёе аналога и преемника Стихотворова — тогда советское общество само «отдаст концы». Ну, а с той массой человеческого брака, где тон задают Дзыкины, Жады, Папиросычи и Газетычи, а умные и образованные дядюшки сидят и помалкивают, да и других одёргивают, чтобы «не возникали»- с ней справиться будет уже нетрудно. Ставят ли шефы зарубежных секретных служб именно эту деятельность под номером первым в своих планах? Аллен Даллес, во всяком случае именно на эту тему высказался и его высказывание до нас дошло, а сосед свердловчанина Владислава Крапивина пермяк Лев Иванович Давыдычев написал на эту тему повесть «Руки вверх!» в свойственной ему шутливой манере, весьма быстро экранизированную, хотя опять-таки не без искажений. Но если и доминируют у тех секретных служб более конкретные дела, то как попутное выгоднейшее для них обстоятельство они вышеописанный процесс несомненно учитывают и поддерживают. А вот наши отечественные «неизвестные отцы» — они этот процесс усиленно направляют и подталкивают. Выделенный термин принадлежит братьям Стругацким и весьма любопытно, что был он лишь в журнальном варианте их романа «Обитаемый остров» в журнале «Нева» за 1969 год, а потом хотя и вышел книжный вариант даже после жесточайшего удара по Стругацким и всему жанру фантастики, но в нём уже был этот термин заменён на бессмысленных «огненосных творцов» — лишний довод за существование у нас, а не в фантастическом мире группы «неизвестных отцов», именно их, чёрт побери!

Исполнителями воли этой группы без всякого сомнения являются министр Просвещения Прокофьев и министр Среднего и Высшего Специального Образования Елютин — столь грязными выглядят их деятельность в одном направлении и бездеятельность в другом, прикрытые победными отчётами на партсъездах и выступлениями в прессе, по радио и телевидению. Именно они ныне возглавляют «реформу образования» — лисам доверили перестройку курятника — то-то нареформируют! А ведь лису и курятник я из басни Крылова взял, что показывает на древность такой методики проведения реформ и перестроек, которую должны бы учитывать реформаторы нынешние. Не хотят.

Значит — сами таковы…

Выше уже сказано о памфлетности крапивинских произведений. Но всё же даже в данной трилогии, где несомненен качественный скачок в этом смысле, многое ещё остаётся как бы замаскированным, и потому мальчишка из пятого класса не поймёт того, что поймёт взрослый читатель. А Крапивин в первую очередь детский писатель, РЕБЯЧИЙ КОМИССАР, а не пишущий о детях для взрослых, как о некой экзотике «взрослый писатель». И потому не могло того быть, чтобы он не сказал о наболевшем так, чтобы именно ребята всё до капельки поняли.

Он и сказал. В повести «Колыбельная для брата».