Колыбельная для брата. Часть 2

Итак, вряд ли можно более чётко охарактеризовать страшный вред, наносимый Евой Петровной душам этих 13-ти мальчишек и 24-х девчонок, чем приведённая выше цитата. Тимуровская команда – это же детская самоорганизация, детская самодеятельность ради участия в революции, которая продолжается. И вот роль Тимура (первого среди равных) берёт на себя администратор и сводит всю тимуровскую работу к шефству над пенсионерами и бесплатному неквалифицированному труду на государственных сельхозпредприятиях. А мы помним, что команда самого Тимура развалилась, когда после легализации и признания её взрослыми все её функции были сведены только к ношению воды в бабкины бочки и прополке совхозных огородов.

Вот стали обязательными смотры строя и песни – и ребята бегут с хора, бежит тот самый Кирилл, который так любит петь, который добровольно принимает на себя тяжелейшую, требующую абсолютной точности и, следовательно, дисциплины, должность рулевого на яхте “Капитан Грант”. Вот Евица жмёт на сбор макулатуры – не она одна… Вспомним, как в “Бегстве рогатых викингов” бабка Наташа, едва увидев ребят, сообщает им, что металлолома нет и мануфактуры нет – по другим делам пионеры к ней не являлись, слишком широко разошлась эта зараза – превращать школьников в сборщиков утиля, в помойных дел мастеров на самом низшем уровне, а не в равноправных, имеющих право голоса и разумной инициативы соучастников в борьбе за чистоту окружающей среды и использования вторсырья, а потом неделями не вывозить с такими трудностями и с отказом от многих своих дел собранное ими вторсырьё. Выше уже упоминалось, почему не пошёл собирать металлолом Валька Бегунов, сколько лишнего цемента завезли в “Следе крокодила” на строительство трансформаторной будки строители и бросили на поживу “Газетычу”.

Между прочим, частная инициатива “Газетыча” оказалась более деятельной (и полезной, кстати, для окружающей среды), чем оказывается деятельность государственных и общественных сил, которым и бережливость, и охрана среды, и воспитание детей, и воспитание взрослых, в конце концов, – в обязанности вменены. Хотя “Газетыча” я уже отнёс к породе “Дзыкиных” и никак ему не симпатизирую. Только вот – его тоже обрекают быть таким, а можно было бы использовать его хозяйственные инстинкты на пользу обществу и ему самому. Он же упорно цепляется за газеты, связывающие его с жизнью страны, а остаток энергии вкладывает в хозяйство, вряд ли ему нужное. Но это к слову…

Макаренко своих беспризорников и уголовников перевоспитывал на настоящем деле – сначала подняли из руин имение Трепке, потом сделали образцовым хозяйством Куряж, потом построили два завода общесоюзного значения, после чего стали выпускать на них электродрели и фотоаппараты ФЭД – и от всего этого имели не только честь и славу, но и материальную выгоду, направляемую самими её добытчиками опять-таки на пользу и своим личным, и общим делам по собственному хозяйскому усмотрению. Он растил ХОЗЯЕВ СТРАНЫ, а Евица растит батраков, всё делающих из-под палки, но под прикрытием терминологии сил ДОБРА, оборачивающейся ЗЛОМ.

В нынешних исправительно-трудовых колониях ребятам тоже дают настоящую квалификацию, приобщают их к государственно-важному труду – вспомним хотя бы, сколькими квалификации владеет в романе Бориса Полевого “На диком бреге” бывший зэк Константин Мамочка. Ему, освободившемуся, есть к чему руки приложить кроме чужих карманов и чужого добра. Иное дело, что желания это сделать ему не внушили; пришлось сестре и другим настоящим людям учить его уму-разуму. Но потенциал был создан. А Евица хоть чему-то полезному ребят учит? Попробуйте найти в повести хоть один намёк на это!..

Нормальным советским детям десятилетиями обеспечивали принуди-тельное безделье, да и сейчас, в 1986 году, даром что реформа, очень и очень многим из них – хоть преступление совершать, чтобы от макулатуры и дырявых кастрюль перейти в колонии к станкам и моторам. Марку Шейнгаузу в “Педагогической поэме” и пришлось-таки украсть и попасться, чтобы угодить в желанную колонию Макаренко, о которой он прочёл в газете, как о кузнице нового человека… Случайно ли это? Как бы не так! Тот же Борис Полевой в романе “Глубокий тыл” или Радий Погодин не в одном своём произведении – эту тему затрагивали. Дети рвутся к труду, мастера с радостью взяли бы их в свои ученики, а им судом грозят, на закон ссылаясь. Евица несомненно является одним из винтиков этой исправно действующей машины расчеловечивания вверенных ей советских детей по линии отношения к труду. Понимает ли она это, или уже запрограммирована на такое извращение – это уже деталь. Но факт налицо.

Евица называет классные собрания “пионерскими сборами” и тем самым стирает в мозгах ребят отличие понятия “пионер” от понятия “школьник”, а ведь это отличие гвардейца на фронте от любого стройбатовца в тылу. Абсолютна параллель и с объявлением всех двуногих без перьев в пределах границ СССР советскими ЛЮДЬМИ-ЧЕЛОВЕКАМИ – это та же политика, так что Евица здесь выдаёт своё политическое лицо, – и опять-таки неважно – делает ли она это с желанием навредить, подобно агентам полковника Шито-Крыто из давыдычевского романа “Руки вверх!” или мозги её вывернуты наизнанку ещё в детские годы такими же Евицами – всё равно она играет роль болезнетворного вируса, калечащего здоровые клетки советского организма неосознанно, так как это просто стало её жизненной функцией.

В “Каникулах Вершинина-младшего” за называние пионерского галстука “онучкой” Лёшка и Стась чуть не разорвали Фелицию Францевну, а сейчас на кончиках пионерских галстуков школьники пишут шпаргалки – формулы по математике и физике. Сейчас модно обрывать концы, чтобы галстук выглядел так, словно его собаки искусали. И может ли быть иначе – после Евиц всех видов, а видов этих поистине “легион”?! Моя дочь училась в медицинском училище, была выбрана комсоргом группы, принесла домой прошлогодние протоколы комсомольских собраний и попросила их перепечатать – так у меня глаза на лоб полезли: “В группе 28 человек, членов ВЛКСМ 13, голосовали 28”! Оказалось, что групповой руководитель, взрослый человек с высшим образованием (один из преподавателей училища), загонял всю “несоюзную молодёжь” на комсомольские собрания и заставлял голосовать, проявлять активность. И голосовали как миленькие, и убегать боялись – плохо кончалось для убегавших некомсомольцев. А те, кто имел комсомольские билеты, помалкивали по той же причине, допуская профанирование понятия “комсомолец”, то-есть фактически комсомольцами не являясь, а только считаясь ими. Этот “деятель” – такая же Евица, прямой её аналог, не рядовой, а минимум сержант в армии ЗЛА и ТЬМЫ, успешно действующей на советской территории.

Нет для Евицы разницы между пионерским сбором и классным часом, если на всех детей пионерского возраста надевают галстуки, конечно, если не забу-дут это сделать, как в другой повести забыли урегулировать пионерские дела с Валькой Бегуновым, а здесь то же самое с Чирковым случилось, ещё в третьем классе, при Зое Алексеевне.

– Кажется, в те дни ему не повезло с оценками. Поведение-то у него всегда было приличное. Но сейчас-то он пионер? – спросит она у Кирилла через три года.

– Да, в галстуке ходит, – ответит он. Но скоро Кирилл узнает от Чирка (как его принято называть), что

– Я же не пионер… Я же не вступил. Просто, когда приехал в санаторий, сказал, что дома галстук забыл, там ведь не проверяли, пионер или нет. А когда вернулся, сказал, что в санатории приняли, там дружина была, как в школе.

– Теперь уже всё равно. Два года галстук носишь.

– Нет, не всё равно. Я же не давал обещания… Вообще-то давал. Я в пионерскую комнату пришёл, когда никого не было, за знамя подержался и шёпотом сказал обещание… Но ведь это не считается?

– Если всерьёз давал, то считается…

Для Чирка и оказавшихся в его положении – для них лично! – считается. А вот для всех прочих… “Без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек”… Мне в годы военной службы не раз предлагали вступить в партию, но я отказывался: “Пока не заслужил, вот вернусь «на гражданку», выучусь на историка, буду ребят учить и сам историей заниматься, добьюсь задуманного уровня – тогда и вступать буду”.

А потом настал Берлинский кризис, а мы у самой иранской границы стоим, вот-вот “Коммунисты, вперёд!” прозвучит, а у меня на то права не будет, официального, бумажного, да и на партсобрание – собрание равных и ответственных! – мне ходу не будет, и не смогу я не только смертью своей, но и жизнью, разумом и опытом послужить Родине и делу коммунизма?! Нет уж, дудки! И подал заявление, и вступил, и благодарен судьбе, что успел повидать коммунистов низовой и не самой лучшей парторганизации в настоящем деле – деле подготовки победы – при всей предыдущей их виновности в том, что далась бы та победа кровью большой и лишней.

И Чирку тоже нужно бы было вступить в пионеры по-настоящему, если бы в той школе была пионерская организация хоть того уровня, как партийная в нашей воинской части № 69610 в конце 1961 года была. Только нет её в этой школе, её ещё создавать надо. Пришлось самому себе торжественное обещание давать и к знамени прикоснуться. И придётся Чирку быть в её “отцах-основателях” или “возродителях” вместе с Кириллом и теми, кто рядом с ним встанет по ходу повести. Чирок-то встанет… Только уже после того, что в повести описано…

Вопрос о приёме в пионеры настолько серьёзен, что стоит снова отклониться от “Колыбельной для брата” – на этот раз к повести “Болтик”.