Колыбельная для брата. Часть 3

И снова вернёмся к “Колыбельной для брата”

“…Ещё при Зое Алексеевне”, – написал я. А было это в третьем классе, в последнем году обучения у одной учительницы. В четвёртом-то классе учителей уже много, и каждый из них занят только своим предметом, а за души детей должен отвечать классный руководитель. И, как сказано выше, именно в четвёртом году обучения сменились четыре таких классных руководителя в бывшем классе Зои Алексеевны, которая и всем предметам учила, и классом руководила.

Сами сменились? Конечно же, нет. Эта чехарда была несомненным эхом внутришкольных, точнее же – внутри-педагогическо-коллективных дрязг. А они не могли не быть отражением каких-то перемен в масштабе ГорОНО, если не выше. Почему именно Еву Петровну Красовскую некие вышестоящие деятели, убрав одного за другим четырёх неугодных им классных руководителей, признали мастером, способным исправить огрехи этих предыдущих классных руководителей? Почему пришлось в эту школу в новом учебном году назначать со стороны не просто новую директоршу, а именно железную диктаторшу? Почему в школе уже царит на правах “старшего офицера” (самой собачьей должности на кораблях царского флота) Александр Викентьевич с его методами обращения с ребятами и с его отношением к собственному предмету? Черчение же интереснейший предмет – я это знаю по личному опыту. Из всех своих педагогов я помню лишь пять-шесть имён-отчеств-фамилий, причём не только за добро, но и за зло тоже. Так что наш техникумовский “чертёжник” Иван Гаврилович Кошкин воистину достоин памяти и низкого поклона не от меня одного. А тут сын инженера Кирилл ухитрился возненавидеть черчение с первого урока…

Нет, что-то в школе и вокруг неё несомненно происходило, причём сдвигалось в худшую сторону, а пока суд да дело – бывший при Зое Алексеевне дружным классом и носивший на себе отпечаток-чекан её доброй и разумной души третий “В” превратился в седьмой “В”, где фактически нет пионерского отряда, где чудовищно расцвела показуха, где ни разу не было пионерского костра (первый и последний костёр был ещё в допионерские времена при Зое Алексеевне). А пионерский костёр – это отсвет священного огня древних язычников, отсвет церковных свечей, символ испытания огнём и железом душевной чистоты и стойкости, родня душевного пламени истинных пионеров-первопроходцев рода человеческого; и у костра пионерского не то что могут, а именно должны звучать самые искренние слова, высказываться самые тревожащие мысли и звучать самые откровенные ответы на них… И этот класс считается в этой школе образцовым…

Но только ли этот класс оказался таким неудачным? В разговоре с Кириллом Зоя Алексеевна вспоминает другого мальчика, он был в её классе (тоже с первого по третий год обучения) 12 лет назад.

– Все его любили. Проказник он был, но добрая душа. За мной по пятам ходил, хотя я и сердилась тогда за его проделки… Получили они квартиру в другом районе, а он с классом расставаться ни в какую не захотел. Так до конца учебного года бабушка и возила его к нам через весь город. Пока не перешёл в четвёртый… А в восьмом он украл из библиотеки магнитофон. Потом, ещё через два года, целой группой они напали на пенсионера, ограбили и так избили, что в больнице он умер… Кто виноват? Наверно, разные люди. И сам он, этот выросший мальчик… И я виновата. А как сделать, чтобы все остались хорошими?.. И это, Кирюша, не единственный случай… Видишь, Кирилл, все хорошие… но ведь хочешь не хочешь, а кто-то из них (она показывает снимок бывшего третьего “В” и переходит к исчезновению из раздевалки кошелька практикантки – к случаю, приведшему к её столкновению с Кириллом и этому разговору), по всей вероятности, виноват. Кроме ребят из вашего класса никого у раздевалки не было, когда кошелёк пропал… Ты меня упрекнул в предательстве. Но тот, кто украл, тоже предал. Меня, ребят… Ну, пусть не эти ребята, а из другого класса, но всё равно предали. Учителей, товарищей…

Итак, у чудесной (добавлю – на своём профессиональном уровне) учительницы Зои Алексеевны, продолжающей, как мы видим, следить за судьбой даже тех бывших своих учеников, которые оказались на другом конце города, есть немало причин с первого же дошедшего до неё слуха о том, что Кирилл Векшин, видимо, украл чужие деньги, сразу же поверить в такую возможность. Она привыкла, что её выученики довольно часто оказываются “браком”. И у неё нет точного ответа на вопрос “кто виноват”.

Между тем, одной из главных виновниц следует признать её саму. Уж судь-бу-то своего бывшего третьего “В” она могла проследить детально – в той же школе работала. И чехарду классных руководителей видела. И причины вышеотмеченных явлений хорошо знала – старый педагог, она, в отличие от недавних выпускников педвузов и педучилищ, не может не помнить все эпидемии, трясшие советскую систему просвещения, не может не понимать, что стало причиной появления Евиц и “матерей-генеральш”, причиной их засилья. А как она сейчас, в этом откровеннейшем разговоре судит? Неискренне судит! Ибо она гумилёвская “гармоничная”, а потому просто не может сделать пассионарный вывод из имеющейся у неё информации. Она знает, что пассионарии такой вывод бы сделали, но физически не приемлет его, а потому неискренна не только перед Кириллом, но и перед собой же самόй. Страшно жить в стране, где гармоничные вынуждены вот так лгать самим себе. Ибо пассионарность их защитников вынуждает тех к действиям предельно жёстким, что очерняет их в глазах этих гармоничных подзащитных.

– Ох, Кирюша, Кирюша! Неужели ты думаешь, что кто-то из учителей желает вам зла? Ева Петровна или Александр Викентьевич? Неужели ты всерьёз так думаешь?..

“А в самом деле – подумал Кирилл. – Зачем им хотеть для нас зла?”

– Я не знаю… – растерянно сказал он.

– Вот видишь!

– Нет, я скажу… сейчас… – медленно проговорил Кирилл. – Я просто об этом не подумал… Они, конечно, не хотят нам плохого, если не злятся… Но хорошего тоже не хотят – им просто всё равно. Им надо, чтобы всё было спокойно. Чтобы ученики не получали двоек и всегда слушались.

– А что в этом плохого?

– Да не могу я всегда слушаться! – крикнул Кирилл. – Ну, глупо же это! В кино с классом не пошёл – запись в дневник: от коллектива отрывается. Петь не хочешь – отдавай портфель! Если кошелёк не брал – всё равно признавайся! Делай, что говорят! А если ерунду говорят? Уроки заставляют готовить – это понятно. Но нельзя же всё на свете из-под палки! Человек должен сам выбирать…

– Но сначала надо научиться выбирать правильно. Вот вас и учат. Сейчас ты возмущаешься, а потом поймёшь, что Ева Петровна хотела для вас доб-ра…

– А что такое добро? Оно разное, – сказал он.

– Разное, но всегда доброе, – наставительно проговорила Зоя Алексеевна.

Кирилл сказал:

– Я одну книжку вспомнил, фантастику. Летом читал. Там средневековый монах попал в наше время. Он был инквизитор… Ну, приключения разные, не в этом дело… Ему стали говорить, что он злодей, людей сжигал, а он заплакал. Говорит, что сам от этого страдал, жалко было. Но он верил, что огнём спасает их душу от греха. Верил, что делает добро…

Зоя Алексеевна удивлённо и пристально посмотрела на Кирилла.

– Да, в третьем классе вы так не рассуждали…

Кирилл усмехнулся:

– Маленькие были. Если обидно – заплачем, вот и всё.

– Нет, не в этом дело. Вы были добрее… По крайней мере никто не сравнил бы учителя с инквизитором.

Так ведь опыта стало больше – знали одну Зою Алексеевну, а ныне знают и Еву Петровну, и Александра Викентьевича, и директоршу, то-есть сделали целый ряд шагов по лестнице человеконенавистничества, как выразился один из персонажей гениального романа Владимира Савченко “Открытие себя”. И про инквизиторов тогда не знали, почему и не могли с ними сравнивать.

– Да разве я сравниваю? – удивился Кирилл. – Я только считаю, что Ева Петровна не думает про добро. Ей главное, чтобы всё выглядело правильно. Чтобы отряд был правофланговый. Чтобы говорить: вот какой у меня хороший класс. А что всё это напоказ, неважно.

– Кирилл! Ева Петровна работает в школе семнадцать лет!

– И всегда так, как сейчас? – тихо спросил Кирилл. – Это же с ума сойти…

Зоя Алексеевна, кажется, немного рассердилась. Она встала.

– Очень легко судить всех так решительно… Ты забываешь, что у каждого взрослого очень сложная жизнь.

Кирилл тоже встал.

– Ну да. Зато нас, невзрослых, можно судить как хочешь. Вот вы сказали про того, кто украл: “Он всех предал”. А вы же не знаете… Может, он от беды какой-нибудь. От отчаяния. Вы думаете, у взрослых жизнь сложная, а у ребят простая?

Он вдруг увидел, что Зоя Алексеевна смотрит на него растерянно, почти испуганно.

– Кирилл. Ты что-то знаешь?

– Ничего я не знаю, – пробормотал он и отвернулся. Надо же так по-дурацки проболтаться!

– Кирилл… может быть, ты расскажешь? Если надо, я обещаю молчать.

Кирилл сердито мотнул головой.

– Нет… Может быть, не сейчас. Он, может быть, Зоя Алексеевна, потом вам сам расскажет.

– Но ведь, наверно, надо что-то сделать? Помочь? И этому… человеку. И Оле.

– Какой Оле?

– Студентке.

– Им помогут, – сказал Кирилл.

Не извиняюсь за длину цитат – будут и ещё, и тоже длинные. Подумаем лучше над этой порцией информации.

Повесть напечатана в 1979 году, а писалась, следовательно, в 1978. Будем считать, что и действие в этом году происходит. Ева Петровна работает в школе уже 17 лет, то-есть она закончила институт в 1961 году, а поступила в него в сентябре 1956 года, года Двадцатого Съезда Коммунистической Партии Советского Союза. Особый был год для тех взрослых, кому единожды за все последующие годы прочли на закрытых собраниях доклад Хрущёва о культе личности, а потом упрятали экземпляры распечатки этого доклада в сейфы райкомов партии на три десятка лет. А также для всех, кто на собраниях не был, но о содержании доклада всё же узнал. А она пошла в том году в пединститут, а туда с такими построенными на чувстве долга характерами, пусть и на извращённом чувстве, идут те, кому не просто бумажка о высшем образовании нужна. Вряд ли Крапивин случайно дал ей именно 17-летний рабочий стаж, хотя он в этом нипочём не признáется в настоящее время.

Существует закон инерции той или иной идеи. Руководство этого педин-ститута, несомненно ошарашенное новыми данными о пережитых страной десятилетиях сталинщины, отнюдь не спешило отказаться от своих прежних убеждений и совершать “поворот все вдруг”, да и сверху не сразу повеяли сквозняки, способные мгновенно обновить духовную атмосферу. И к тому же Ева Петровна попала на биологический факультет, где ещё все хрущёвские годы будут поклоняться академику Лысенко и его поистине сталинистской системе достижения единомыслия среди коллег настоящих и будущих. Одна судьба Вавилова и его единомышленников чего стоит…

К самому замечательному характеру требуется ещё и умение думать. Я умел, ибо меня заставили думать ещё в 10-летнем возрасте, в год начала “борьбы с космополитизмом”, да и предки были мыслящие, в том числе и родители, и их родители. Ей, видимо, в этом не повезло. К тому же я-то пошёл на вечернее отделение истфака МГУ уже в 1962 году, когда наши преподаватели чувствовали себя временно сорвавшимися с цепи Учителями, а не цепными Педагогами, и учили нас наиболее качественно за все годы, с 1934-го начиная. И знали ведь они, что это несомненно недолгая Оттепель, а потому нужно спешить, подготовив такую смену, которая сможет противостоять грядущим морозам. Ей такого счастья не выпало, да и, скорее всего, пошла она в институт прямо из десятилетки, из “школы раздельного обучения”, тоже неминуемо заражавшей девчат ханжеством и двуличием. Кого больше, кого меньше… Она попала в первый вариант…

А я был из последнего набора в техникум после семилетки, потом уж после десятилетки туда брали, то-есть нас в меньшей степени успели отравить духовно. Нас больше внешкольная окружающая среда травила, а в ней сохранялись ещё дезинфицирующие влияния истинно-советских поколений, отраву сильно разжижавшие и ослаблявшие. Мне и тут повезло, как немногим. Я смог ознакомиться с истинно-советскими книгами и журналами и прочесть даже подшивки “Правды”, относившиеся к промежутку между февралём и октябрём 1917 года. Мало понял, но многое запомнил, а потом это многое выплывало из глубин памяти.

И с техникумом мне повезло. Московский Автомобильно-Дорожный Техникум входил в систему Ушосдора, а она была составной частью Министерства Внутренних Дел. То-есть была под властью Лаврентия Павловича Берия, отвечавшего перед Сталиным сверх основных своих обязанностей ещё и за ядерный проект, за новые виды вооружений, а также за качество подготовки специалистов во всех отраслях, играющих необходимую роль в случае войны. Дорожники были среди этих специалистов не на последнем месте. Вот Берия и требовал от коллективов подвластных ему средних и высших учебных заведений, чтобы они выпускали “младших лейтенантов со знаниями майоров”. Ибо, пусть погибнет в результате обстрела или бомбёжки майор, – а мост всё равно должен быть наведён, дорога должна быть проведена в нужном направлении и в нужном качестве, и хозяйство осиротевшей дорожно-мостовой части должно быть попрежнему в порядке, пусть всего один младший лейтенантик выживет. Поэтому из нашего техникума в первый же семестр вычистили три четверти лодырей или слишком уж увлекавшихся охотой на жиденят-сокурсников, а первый год был закончен уже абсолютно от них очищенным человеческим составом. Да, Берия наделал таких дел, что в ты-сячелетнем строю палачей оказался бы в первой шеренге при построении их в адском пекле на параде перед трибуной со стоящим на ней Сатаной. Но упомянутое мною тоже следует учесть. Он готовился к захвату власти после смерти Сталина, готовил пакет реформ, не таких уж глупых, приходится признать, и ему нужны были качественные исполнители, выученные во вполне человеческой обстановке, умеющие делать вполне человеческие дела вполне качественно. А что по тем дорогам могут проехать и “чёрные воронки” за арестуемыми и с заключёнными, так на то у него были другие учебные заведения. Тоже качественные…

А Еве Петровне не повезло. И сама она могла она оказаться из не думающих, а выполняющих без размышлений то, что в неё вбили; и учителя в школах ей скорее всего попались из серийного выпуска 1948-1952 годов те, что помоложе, а то и из выпусков 1935-1940 годов. Это могли быть не ученики палачей, но ученики жертв, но между этими разновидностями человеческого брака есть некая идейная близость. Так или иначе, но преподаватели биофака некоего пединститута выпустили не человека, а двуногого вируса, который начал переналаживать здоровые клетки человеческого фонда страны на вирусный лад. Дело житейское при определённых условиях жития человеческих масс. Выпустили урода – и другие уроды в системе просвещения дали ей возможность фабриковать третьих и последующих уродов. Фактически – сами, но её руками стали фабриковать. Она-то могла и не думать – что именно делает, просто работала по заложенной в неё программе. Но некто вышестоящий (и стоящие над этими вышестоящими “неизвестные отцы” [ “Обитаемый остров” братьев Стругацких. Единая мутация способных противостоять пре-вращению людей в стадо с помощью специального излучения порождает и тайную мафию “неизвестных отцов”, и героических борцов-подпольщиков. Но и среди последних есть такие, кто мечтают использовать данное излучение в благих целях, а это всегда кончалось весьма плачевно для победителей-человеков. Находились новые “неизвестные отцы” на их мыслящие головы, которые после победы легко было взять на учёт, а потом и в перемол. ] тоже) знали тогда и знают сейчас, что делают, выдвигая именно таких в педагоги, в завучи, в директора школ, в РОНО, в министры Просвещения и Высшего и Среднего Специального Образования, а также и Культуры.

Кстати, она и в данном классе успела немало, что выяснится к концу сбора, посвящённого разбору ужасного проступка Кирилла – сокрытия от “общественности” преступления Чирка. На весь класс найдутся лишь пять подростков мужского пола (описанные в момент перехода в духовном смысле из пажей в оруженосцы, но об их половом созревании не сказано, так что они ещё не подростки) и одна девочка (ещё не ставшая девушкой), готовые по свободному выбору вступить в бой за справедливость с кем угодно, хотя бы и с Дыбой и его кодлой. Да и то из них пока что лишь двое уже мыслят, один и одна только начинают, а двое пока что руководствуются инстинктами – хорошо хоть, что их не утратили. А прочие пока что и до того не дошли. Или же – от того уведены Евой Петровной, что ближе к истине – четыре года назад они бы почти все встали рядом с этой шестёркой.

И тут пришла пора отвлечься снова и поговорить о мальчишках, как о разновидности в составе человечества, а не о “крапивинских мальчишках”, хотя такую разновидность крИтики и крЫтики не зря, не случайно отмечали. Нет – о “мальчишках вообще”, не только в его книгах описанных.

Крапивин просто описал данное явление наиболее подробно и точно. Нет абсолютной истины, но одни к ней ближе, другие же дальше от неё. Крапивин понимает понятие “мальчишки” даже более точно, чем Кассиль его понимал, а уж Кассиль-то в этом вопросе разбирался (прочтите заново его “Чашу гладиатора”, а потом заново перечтите его произведения все до единого, выбирая всю информацию на заданную тему). Возможно, тут имеет место переход количества в качество, ибо никто ещё в советской литературе так много не писал об этой разновидности двуногих прямодвижущихся , но возможно, что именно применение психологической прозы свою роль сыграло. Как бы то ни было, но именно при чтении книг Крапивина смог я сделать некоторые приводимые в конце следующей главки выводы.