Книга Северина :: 3 комиссара детской литературы. Владислав Крапивин — третий, поныне живущий комиссар детской литературы.

Оруженосец Кашка

Вышла эта повесть в 1966 году. В.Смирнова написала статью “Вслед за Гайдаром” и опубликовала её в журнале “Детская литература” № 7 за 1972 год на стр.4-9. Это ей не в укор — я об этой повести стал писать и вовсе в 1985 году. Вопрос — что именно она пишет. И тут укорить можно.

“И всё-таки, хотя Крапивин и ближе к Гайдару, чем многие и многие, в его книгах нам недостаёт той социальной широты, той революционной направленности, какие были у Гайдара. Слова Горького — “воспитывать — значит, революционизировать” следовало бы вспоминать нашим детским писателям. Неверно думать, что в наши дни “революционизировать” уже ненужно или неинтересно. Естественно, что в это слово вкладывается сейчас иное содержание. Гайдар всегда помнил его, как живую связь с жизнью страны, с её революционным движением вперёд. Как много ещё нераскрыто детям в жизни нашей страны, и раскрыть это — задача для детского писателя. Серёжа Привалов, умный и чуткий вожатый (у Крапивина), как будто, знает, что нужно пионерам, он умеет “направить волну их увлечений в безопасное русло”. Но мы не видим, чтобы он умел направить интересы ребят так, чтобы сама нынешняя жизнь стала для них источником знания и нового опыта, чтобы горизонт их видения расширился. По существу, слишком бездумно, слишком беспечно живут пионеры у Крапивина. “Рыцарский турнир” — это хорошая выдумка, это весёлая увлекательная игра. Но нет в ней той внутренней осмысленности, которая делала бы её ещё увлекательнее для ребят. Очень мил маленький Кашка (интеллектуальная и эмоциональная нагрузка этого образа в повести удов-летворяет нас вполне), но не вполне понимаешь, что же так притягивает его к Володе. Не одна же только сила и ловкость в стрельбе из лука?

Крапивин психологически верно изображает взаимоотношения между героями, но он невольно обеднил образ Володи, обесцветил его, лишив большого человеческого содержания. Несомненно желание автора увести ребят в образ нравственных проблем, а социальный фон затушёван (даже жизнь лагеря), а ведь в жизни всё это тесно связано...”

Такие вот пироги. Используя творчество Ильфа и Петрова, можно сказать, что человек пишет о любви в средней полосе России, а его обвиняют в том, что ничего в сценарии не сказано о борьбе с шаманизмом в калмыцких степях... Крапивин именно и хотел показать бездумье и бестолковость жизни даже такого относительно благополучного лагеря, где при всём при том взрослые руководители не способны увлечь ребят за собой, заранее подготовить лавину и направить её в нужном направлении.

В итоге ребятам самим приходится придумывать для себя забавы, а в итоге возникают массовые увлечения — “волны”. То все поголовно делают свистки, то мастерят шляпы из лопухов, полностью изведя их в округе, а то вот начинается волна “ужасов” или “ракетная”.

И всегда взрослое начальство, как и положено уважающим себя меньшевикам, плетётся в хвосте у ребячьей массы. Да, именно то, что здесь написано — меньшевизм, хвостизм! Нужды нет, что эти определения тяжелейшей болезни общества, созданного большевиками, относятся к таким вроде бы пустяковым симптомам, как такой, к примеру: начинают ребята лепить и иными способами делать из глины, шишек, репейников и хвои “разбойников”, а уж потом, когда от них и деться стало некуда, догадались вожатые, “собрали их наконец в пионерскую комнату и устроили выставку”.

Всё равно — описана именно меньшевистская болезнь, а В.Смирнова огорчается, что не описано фантастическое большевистское здоровье.

Откуда же взяться этому здоровью в том снятом молоке, которым являются и ребята и вожатые после всего, о чём уже не раз и не два мы потолковали, рассматривая предыдущие крапивинские работы? Стандартный упрёк в отсутствии социального фона абсолютно неуместен — как раз социальный анализ автором проведён безупречно, только вот не сказано — как описанную болезнь назвать. А название есть. Слышал я уже такой анекдот, словно специально для данного случая придуманный. Приходит человек к врачу и жалуется: “Доктор, со мной неладное — слышу одно, а вижу совсем другое”. Доктор же отвечает, что “Простите, дорогой, от развитого социализма мы ещё лечить не научились”.

Вот то самое явление-оборотень, которое называют у нас “развитым социализмом”, и есть болезнь общества вообще и данного пионерлагеря в частности. Какой он “пионер-”?! Называть теперешних красногалстучников пионерами в девяти случаях из десятка просто нельзя, как нельзя называть “членов” ВЛКСМ и КПСС комсомольцами и коммунистами. “Члены”, да и всё тут. Можно даже разделить их на членов, пенисов и фаллосов по нисходящей, причём руководят всем этим “сочленением” несомненные хуи или херы — не собираюсь извиняться за терминологию, ибо это именно термины, а не ругань. Иного определения брежневское руководство партии и комсомола просто не заслуживает, а именно эти трёхбуквенные слова на всех стенах и заборах написаны и являются наиболее часто упоминаемыми в совремённом русском языке, звучащем на пределах шестой части земной суши, да и вне тех пределов небезызвестны.

Литературный критик Скабичевский в своё время Чехова как раз за то и ругал, что тот жизнь показывал во всей наготе и всех деталях, а грозных моралей при этом не читал — предоставлял читателю самому подумать и сделать выводы... А Гайдар не только умного и целеустремлённого Тимура описал в своих книгах, как можно понять из статьи В.Смирновой, но и весьма бестолковых, несомненно верных советской власти, но отнюдь не знающих, как себя следует вести в конкретно описываемых случаях ребятишек — в “Чуке и Геке”, “Дальних странах”, “Дыме в лесу”, “Четвёртом блиндаже”, “Голубой чашке”, даже в “Школе”, “РВС” или “Военной тайне”. Да и взрослые у него отнюдь не идеальны, как мы уже выяснили при разборе образов Ольги и Георгия Гараева, доктора Колокольчикова и старухи молочницы, властей и общественности дачного посёлка в “Тимуре и его команде”...

Маленький Кашка был в том положении, в котором оказывается вылупившийся из яйца утёнок — он принимает за маму первый попавшийся ему на глаза движущийся предмет (хоть человека, хоть заводную игрушку) и начинает ковылять за ним. Так уж вышло, что он впервые в жизни оказался придан к взрослому (в сравнении с ним) — Володе. И ему относительно повезло — он попал к человеку с некоторыми понятиями о честности и благородстве (как раз на уровне рыцаря из средних веков — не мало, но и не много для советского подростка, а ведь Володя в Советском Союзе пока что живёт). Именно пока что. Советские нормы поведения, настойчиво внедрявшиеся в сознание детей, молодёжи и взрослых в первые два десятилетия советской власти и по инерции просуществовавшие ещё лет десять, начиная с 1938 года стали подменяться новым, “советскоподобным” изданием великорусско-великороссийских норм так настойчиво, что оба стереотипа поведения аннигилировали во многих мозгах подрастающих поколений (нескольких возрастных слоёв). Гумилёв не раз описывал такую аннигиляцию. Возникший вакуум морали в таких случаях заполняет первая подвернувшаяся идейная система, возникает разброд, нарастает раскол недавно единого общества, чем обычно пользуются лютые ненавистники данного общества, и кончается великой кровью и гибелью трёх чет-вертей населения данной страны.

Но в СССР имело место небывалое до того на планете явление, относительно сравнимое лишь с эпохами эллинизма, империи Тан в Китае и Арабского халифата, но гораздо более сильное: были переведены и стали настольным чтением труды учёных и произведения писателей всего мира, более или менее родственные идее коммунизма, более или менее прогрессивные.

Вальтер Скотт с его романами о рыцарях, английские баллады и прочая литература такого рода, в том числе и созданная в первую очередь для детей советская историко-художественная и научно-популярная литература тоже оказались доступны для юных читателей и не были ещё изъяты из библиотек либо списаны за изношенностью. Мало того, часть этой литературы переиздавалась.

И часть её идейного содержания усваивалась теми, кто был от природы предрасположен к рыцарскому отношению к женщинам и детям, к слабым и нуждающимся в покровительстве.

Володя оказался одним из таких, а очередная “волна” в лагере (стрельба из луков-самоделок куда ни попало) требовала срочных контрмер в виде организации именно турнира стрелков, как в “Айвенго” или в балладах о Робин Гуде, коего в СССР считали одним из борцов за права угнетённых, а Вальтер Скотт нажимал на его участие в борьбе угнетённых интервентами-норманнами саксонцев в тогдашней Англии.

Так что обращение вожатого Серёжи Привалова именно к такому средству борьбы с “волной” вполне объяснимо. А Кашка был назначен оруженосцем к Володе причём тот смог осознать, что от его поведения зависит вся будущая жизнь Кашки, и сумел оказаться достойным этой ответственности. Но этот процесс осознания растянулся на всю повесть и завершился относительно благим концом лишь к самой последней минуте. Чуть-чуть не провалилось всё дело, ибо на другой чаше весов тоже немало лежало.

А критик В. Смирнова так и не поняла, что перед ней не штучная поделка писателя, а составная часть великой эпопеи, подобной по масштабам бальзаковской “Человеческой комедии”, вот и потребовала, чтобы все проблемы, стоящие перед советскими детьми и их вожатыми были решены безоговорочно в масштабе данной повести. И тем самым подтвердила французскую народную мудрость, что если человек — дурак, то это надолго. А те, кто не радовался появлениям всё новых и новых произведений Крапивина, именно её статью и всунули в очередной номер “Детской литературы”, журнальчика малоформатного и не могущего заниматься серьёзными исследованиями, что для этих деятелей и хорошо — не отреагировать на несомненно имеющего успех у читателей Крапивина нельзя, но давать правильную оценку его произведениям тоже не хочется. Вот статья Смирновой и стала одним из наиболее многословных реагирований, коих лучше бы не было вовсе.

Итак, вся повесть — о том, как растёт в Володе это вот “осознание”, как “обратная связь” от младшего братишки, каким невольно стал для Володи Кашка, а точнее от оруженосца к рыцарю, заставляет Володю переплавить собственную душу и постепенно становиться и в самом деле, не только в лагерном турнире, “рыцарем без страха и упрёка. А “фон” — он ещё даже слишком благополучен, как и в “Лерке”.

В первой части “Мальчика со шпагой” болезнь в пионерских лагерях показана куда более резкими штрихами и яркими красками. В том-то и дело, что даже в таких лагерях, где начальниками и вожатыми сидят не идиоты и не сволочи, далеко не всё в порядке, о чём Крапивин сигнализировал ещё тогда, на втором году правления “великого Ильича-Второго”. А, как было сказано на XXVII съезде КПСС Горбачёвым, все семидесятые годы и начало восьмидесятых были для страны (и для Мира Детей тоже!) годами застоя и деградации, чего отрицать мне не хочется, хотя и сказано человеком, давно для меня утратившим доверие. Дело в том, что он был вынужден это сказать после нескольких лет упорного молчания о последствиях сталинщины, хрущёвского волюнтаризма и застоя брежневских времён. Не хотел даже заикаться на эту тему, при первом его выступлении об этом было видно, как он мучительно выдавливает из себя фразы-разоблачения, старается свести их к абсолютному минимуму. Даже жалко стало беднягу, хотя больше бы надо нам себя самих жалеть, что такого лидера имеем пока что...

Да, “Оруженосец Кашка” — это повесть не об эпидемии чумы, а скорее о какой-нибудь ангине или лёгком гриппе. Но начинается с малого, а там и до пандемии доходит, если не обращать внимание на расползание инфекций в обществе, утратившем иммунитет к ним. А наше общество его утратило. В том числе и в пионерско-лагерной своей части.

Было бы нехорошо прекратить разговор о “лагерных” рассказах Крапивина, не упомянув рассказа “Победители”.

Победители

В этом рассказе мы встречаем ребят, которые, пусть пока что только в игре, а не в настоящем деле, достойны звания человека, а когда дойдёт до дела — и тут не попятятся. Вовка Локтев в устроенной в лагере военной игре один из всей своей армии сумел вырваться из вражеского кольца, а игру опрометчивые её устроители постановили считать законченной лишь тогда, когда в одной из армий все до единого бойцы считаются убитыми или взятыми в плен. Вовка в плен не взят — значит, бой не проигран, война продолжается, игра не закончена! И пусть грозят ему в мегафон всяческими карами — он не дастся в руки не противникам по игре, ни вожатым и прочей администрации, пока ему не сообщат, что “никто не победил. Вылезай. Ничья” — и обманут.

Но когда на утренней линейке этот обман станет явным — молча взбунтуются те, кого объявили победителями, причём не зря объявили. Весёлые и дружные братья Метёлкины, действительно внесшие главный вклад в разгром Вовкиной армии, молча пойдут от трибуны к маленькому Вовке и повесят на его майку полученные за победу медали — свои заслуженные медали... Все три...

Но! Сколько таких молчаливых бунтов описано Крапивиным — вроде бунта третьеклассника Димки Соломина, который во время приёма в пионеры обогнул симпатичную отличницу-щестиклассницу, которая должна была повязывать ему галстук, и подошёл к своему негласному вожатому Серёже Каховскому, чтобы именно тот, кто для него образец пионера, ему и повязал... Знает Димка, что Серёжа нынче в опале у завуча — и, может, именно поэтому и решается на это нарушение расписанного ритуала... Ну и что? Завуч от этого не поумнеет. С нею можно только лобовой атакой, как это сделал Генка Кузнечик. И Крапивин, описывая такие молчаливые бунты, на том не остановился, дал нам примеры и прямых восстаний.

А пока что отметим ещё одну проблему — честного пионерского слова. Вовку Локтева обманули. Многие такие вот Вовки после такого знакомства с взрослой честностью становятся этакими “битыми волками”, ни во что не верящими. А ведь должно быть честное слово, вроде клятвы землёй у горцев Дагестана, о которой писал Расул Гамзатов, что с этой клятвой горец “пойдёт на любую из плах”. И этой проблеме посвящён рассказ Крапивина “Штурман Коноплёв”.

Штурман Коноплёв

В рассказе этом рассматривается вопрос о нарушении честного пионерского слова — не в стандартной дружине, не в лагере, а в ребячьем яхт-клубе — несколько замаскированном крапивинском клубе “Каравелла”. Здесь ребята — хозяева, здесь каждое слово — не пустое сотрясение воздуха, а уж честное пионерское — тем более. И опять мы видим не только маленьких рыцарей, собратьев Тимура, пока что не вставших вровень с ним из-за изменившихся условий во взрослом мире, но в любой момент способных оказаться достойными своего мифического предка и его реальными последователями, когда появится в том необходимость. Если бы были только они — было бы несоответствие истине. Нет, мы вынуждены узнать из их разговора и о том, что нарушение штурманом Серёжей Коноплёвым пионерского слова не будет сочтено преступлением, за которое исключают из пионеров, ни на совете дружины в школе, ни в случае обсуждения этой проблемы на педсовете, где обсудить такое положение в ноосфере школы хотя бы, не то что страны в целом, очень стоило бы.

В этом совете честными пионерскими, как фантиками, играют. С каждого двоечника требуют: дай честное пионерское, что будешь хорошо учиться. Ну, он и даёт, чтобы поскорей отпустили. А через неделю опять “гусей” нахватает, а ему опять: дай слово...

Но вот заговорил “ командор” Валерий (скорее всего псевдоним самого Крапивина):

— Когда мы шли на операцию “Чёрные ветры”, и тральщик мотала волна, помните, меня позвали в рубку. И вы дали мне слово, что ни один без меня не сунется на палубу. Потому что могло смыть. Запросто могло, вы же помните. И я был спокоен там, в рубке, потому что знал, что ни один не высунется из люка. И ни один не высунулся даже тогда, когда навстречу летела под зарифленным марселем немецкая бригантина — зрелище, которое видишь нечасто... А когда в прошлом году кто-то изрисовал, исцарапал новый гараж у Висловых и они подняли крик, что это Садовский и Данько, мы даже не стали ничего доказывать, а только смеялись в ответ. Потому что Мишка и Валерий сказали ребятам: “Честное пионерское, не мы”. А когда группа “Ветер” дала слово, что через три дня соберёт библиотеку для октябрят Северки, разве кто-нибудь сомневался?.. До сих пор наше слово было как закон. Давшему верили, как себе. Не надо было ничего доказывать, подтверждать, бояться обмана... А теперь?

Да, этот рассказ куда больше заслуживает включения в хрестоматии, чем знаменитое “Честное слово” Пантелеева — в нём идёт речь о честности более высокой пробы, чем у того малыша, которого бездумно бросили на посту более взрослые мальчишки, ибо явно для них-то честное слово — игрушка, а не святой закон жизни.

Честность ребят из яхт-клуба сродни той прежней честности, но чище и важнее её, ибо понятнее её значение, её важность во всей будущей жизни.

Но — не в официальной дружине додумаются ребята до столь важных выводов, не официальные вожатые им это разъяснят, а если кто из них и попробует — ему начнут объяснять, что жизнь и идеалы — вещи разные, что нельзя требовать от деток невозможного, что может быть ему лучше поискать другое приложение для своей энергии или другое место для своего проживания и подданства. Израиль, к примеру... Директор станет объяснять, завуч; может и РОНО подключиться, а в педсовете мнения разойдутся, причём сторонники такого вожатого станут чувствовать себя неуютно на своих рабочих местах, но скорее всего не додумаются до выхода на таранную прямую и объявления военных действий.

А вот ребячий комиссар — командор флотилии самодельных ребячьих яхт — сможет направить разум своих питомцев к этому пониманию. И к способу выправить оступившегося в самом главном принципе штурмана Коноплёва. Для начала и этого хватит...

А как и что там было — читайте сами. Я же написал о самом главном в этом рассказе, главном не только с моей точки зрения, но и с крапивинской — для того рассказ и писался.

Такая была планета

В этом рассказе я обращаю внимание на два смысла. Первый: о потрясении чувств, сенсации то-есть, а второй — об отношениях между мальчишками и девчонками вообще и между старшими сёстрами и младшими братьями в частности. Возможно, тут ещё что-то можно найти, простите зацикленного на своих интересах (впрочем — они же и ваши тоже, эти интересы, просто именно мне выпало их столь подробно разбирать, так что — кто ещё что найдёт в этом роде, не нужно смущаться — беритесь за дело сами).

Противостояние полов с самых что ни на есть нежных лет известно издавна, но при определённой атмосфере в обществе можно и должно снижать напряжение до минимума. Кстати, в повестях о Джонни Воробьёве Вика, а позже и Катька при всей своей безусловной принадлежности к разряду “прекрасных дам” не только имеют верных рыцарей, но и стоят вровень с ними во всём кроме сферы сердечных отношений: тут уж вступают в силу другие законы, согласно которым женщина (даже такая “мини-женщинка”, как Катька) имеет преимущественное право выбора, но мужчина тоже имеет право остаться самим собой, если считает это правильным. Джонни полагает, что Катька вправе выбрать между ним и “Химиком”, но при этом не собирается терять её как товарища и соратника, да и с “Химиком” враждовать из-за того, что Катька того избрала (или только ещё собралась избирать) тоже не намерен. Но это — положение, близкое к идеалу. В данном же рассказе до идеала далеко.

Вовка живёт в неудачном (пока что) доме. “Во дворе даже ребят нет. Только мелкота всякая. Есть ещё одна девчонка, да она какая-то... не поймёшь”. В новостройки чаще всего вселяются молодые семьи, отселившиеся от приросших к своей старой жилплощади родителей. И пока дома эти ещё не заселились полностью — именно таковы бывают ребячьи обстоятельства. И у этой девчонки из недавно вселившейся в дом семьи та же самая беда — только Вовка ей подошёл бы по возрасту в “компаньоны” (то есть в члена компании).

Но трудно понять, каким местом думала она, когда с самого начала стала рисовать на асфальте карикатуры на Вовку и делать к ним оскорбительные надписи, хотя Вовка её не трогал, а сама “она потихоньку мечтала, чтобы перестать быть врагами и чтобы вместе рисовать на асфальте не страшных уродов, а удивительных и весёлых зверей”. Но начала она осуществлять свою мечту на манер Бори Левина из ранней повести Фриды Абрамовны Вигдоровой “Мой класс”, который на вопрос, как началась драка, ответил: “Сначала я дал ему сдачи”.

Так что у Вовки, человека миролюбивого и драк не любящего, была впереди горькая для него перспектива нарушить свой символ веры и рано или поздно поколотить девчонку, причём не было ещё ясно — не будет ли он сам поколочен ею. Такие вот бывают выкрутасы в детской логике, если оставить её носителей без присмотра.

Не было присмотра за той девчонкой, а за Вовкой наоборот было его слишком много, да и то со знаком минус.

Его старшая сестра как раз дошла до возраста, когда начинают интересоваться парнями, и нашла для себя объект чувств — некоего “белобрысого парня с утиным носом”. Она рвётся из кожи, чтобы обратить на себя его внимание. А как это сделать, не теряя достоинства? Оказывается, очень просто: “она будет на весь двор выкрикивать советы и наставления”, пока упомянутый парень не покажется в окне напротив. “Он появится в окне и станет будто просто так оглядывать двор и насвистывать сквозь зубы. Тогда Вовкина сестра прокричит последнее наставление, плавно поведёт плечами и скроется в глубине комнаты”.

Целую страницу занимают эти визгливые “советы и наставления”, способные и взрослого довести до белого каления, а ведь всего-то дела — купить арбуз, перейдя при этом улицу так, чтобы не попасть под машину.

Возможно, сегодня наставлений было слишком много потому, что парень в своём окне так и не появился, а это вызвало у сестры прилив дурного настроения, что угрожало перспективе похода в Планетарий, где показывали планеты и как крутится Земля и отчего бывают затмения. А попасть туда Вовка хочет.

Вот он и нарушил одно из наставлений в количестве, чтобы выиграть в качестве: он должен был обязательно доставить хороший арбуз, чтобы сестра подобрела, но он не умел определять качество арбузов по их виду. И решил, что самый большой — обязательно самый лучший. Ради этого стоило понапрягаться при доставке. И доставил бы он тот арбуз, если бы не присел отдохнуть и не подошли двое мальчишек, а потом и третий.

Гигантский арбуз привлёк их внимание, возникла аналогия с глобусом, а там и с планетой. Вскоре Вовка без Планетария узнал, отчего бывают приливы, какие бывают затмения, и планета зажила в едином воображении трёх пришельцев и Вовки, а потом и подошедшей с агрессивными намерениями старшей сестры двоих ребят из этой тройки — Лизаветы.

Она-то как раз имела право сердиться: она затеяла стирку, а мыло кончилось, младший брат был послан с деньгами к старшему, с приятелем застрявшему у арбуза, чтобы сбегал за мылом, что пока младшему не доверялось. Дела было пустяк, потом “идите, куда хотите”, но даже лучшие из мальчишек, как мы уже выясняли выше, недалеко ушли от киплинговских бандар-логов, не помнивших, что они собирались делать минуту назад. Впрочем, и примчавшаяся с карательными намерениями Лизавета тоже влипла в возникшую из арбуза планету и приняла участие в строительстве гипотез о жизни на ней.

Хоть и громок был в этой семье голос старшей сестры, но она вместе с братишками играет во дворе в придуманную ими игру “вроде лапты, только с тремя мячиками“, да и вообще братья у неё не только игру или планету придумать могут, а и приливную электростанцию с товарищем уже десять дней делают — пока что в ванне.

Они для неё — люди, хотя и сердящие иной раз, так что можно и поорать на них, пригрозить, что обед не сварит и не покормит, пусть мать их кормит, когда придёт, но это лишь угроза — с людьми и отношения человеческие. У человека же, конечно.

Вот у Вовки сестра скорее из породы двуногих недоумков, и вряд ли ждёт её удача в жизни вообще и в отношениях с белобрысым утконосым парнем в частности, а это и Вовке может жизнь покалечить.

Две старших сестры и два разных варианта поведения...

А потом вырвался из рук и разбился арбуз-гигант. Другой купить — денег нет, по частям нести — глупо. И сели пятеро исследователей, и съели планету, на что потребовалось время и терпение. А потом пошёл Вовка домой, навстречу неминуемым неприятностям.

Но у него уже четыре друга, даром что двое из трёх мальчишек старше его года на три, а Лизавета ещё старше,

и уже погибла на его глазах целая планета, ожившая в его воображении и не исчезнувшая из него после гибели своей.

И потому с ходу растоптал он обидный портрет, не взглянув на авторшу, попутно растоптав и её недоброе могущество и власть над его судьбой. Придётся ей искать более умные пути к сближению. Или же возникший “союз пяти” сам эти пути найдёт. А там, глядишь, и сестра встретит отпор и поумнеет... Но на это, последнее, честно говоря, надежда плоха...