Вступление Часть 1 Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5 Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16 Часть 17 Часть 18

О книге П.В.Тулаева “Венеты: предки славян”. Часть 2

Стр. 24/26 (вся стр. 25 занята иллюстрацией)

После первой мировой войны и “русских революций” общую атмосферу академических исследований нарушили катастрофические события, завершившиеся крушением Российской империи. Пострадали не только люди. Революционные власти перевернули вверх дном всю систему общественно-экономических отношений: они “экспроприировали” промышленные предприятия, разоряли частные имения, сжигали целыми библиотеками старые книги. Практически вся литература с дореволюционной орфографией, а это была почти вся печатная продукция, была уничтожена.

В исторической науке общий тон стали задавать идеологические теории.

В СССР это был марксизм, с его экономическим и материалистическим детерменизмом, а в центральной Европе — расизм, где лидировали германские нацисты. Именно в это время широкое распространение получила теория индогерманской расы немецкого археолога Г.Коссины (1858 - 1931)...

...В 30-х годах русскую науку постигла очередная трагедия, которая стала закономерным результатом революции большевиков и их идеологии. Под видом борьбы с контрреволюционными элементами органами НКВД было сфабриковано так называемое “Дело славистов”. Учёным с мировыми именами, академикам и профессорам в области филологии, лингвистики, этнографии, истории, литературоведения, таким, как Н.Державин, В.Вернадский, Н.Дурново, М.Грушевский, был вынесен приговор, в котором они обвинялись в организации “Российской национальной партии” с целью свержения советской власти и установления в стране фашистской диктатуры. Славистам приписывалась, в частности, связь с “лидером фашистского движения за границей — князем Н.С.Трубецким”, который на самом деле был выдающимся лингвистом. Десятки специалистов попали по абсурдному обвинению в ГУЛАГ. А по всей стране таких жертв были миллионы.

С формальной точки зрения, факты политических репрессий и идеологической нетерпимости не входят в проблему славянской прародины, но надо понимать, что они, мягко говоря, не способствовали развитию отечественной славистики. Репрессивный аппарат большевиков вырвал из жизни лучших специалистов того времени, освободив место приспособленцам и убеждённым марксистам-ленинцам. В данном контексте следует рассматривать марксистское учение историка М.Н.Покровского и его последователей.

Прежде всего, историческая наука в любом обществе работала, работает и будет работать в интересах этого общества, а если имеет место наличие в одной стране нескольких исторических школ, то именно политика того или иного класса или тех лагерей, на которые распался этот класс, диктует историку — пусть самому чистому душой и искреннему в своих утверждениях — сквозь какие очки смотреть на прошлое и что предвидеть в будущем. История — это политика, обращённая в прошлое, — сказал тот самый Михаил Николаевич Покровский. А это значит, что люди, стоящие у власти, ищут в прошлом аналоги своего времени и тех обстоятельств, которые им — этим людям — портят жизнь. Чтобы выяснить, какие меры в прошлом помогали, а какие были губительны. А те, кто к власти стремится, ищут аналоги обстоятельств, при которых в прошлом такие стремления удавались, а также — что именно мешало успеху их аналогов в прошлом. Ищут не только в истории своей страны, но и в мировой истории. Речь идёт о ЛЮДЯХ, а не мелких ЛЮДИШКАХ, видящих во власти лишь возможность жрать, хапать и лапать. И тем более не о НЕЛЮДЯХ, которые берут из истории лишь возможность сокрушения ЛЮДЕЙ и захвата власти над толпами ЛЮДИШЕК. Она, НЕЛЮДЬ эта, редко выходит на первый план, хотя и дышит в затылок стоящим на первом плане, готовая в любой момент вступить в схватку — чужими руками, само собой, — с теми, кто способен стать угрозой для НЕЁ.

Это — внутри каждой страны. Но есть и суперэтнические интересы.

Из всех славянских государств выжила только Россия. И из всех православных — тоже. Так что стремление россиян узнать свою историю не могло не вызвать у тех, кто опасался российской силы (а с петровских времён эту силу узнали достаточно, чтобы такие опасения появились) желания подогнать эту историю под свои интересы. Но это не было чем-то небывалым. Француз Фюстель де Куланж, к примеру, был в своих произведениях борцом не только с буржуазной исторической наукой вообще. Он был ещё и сторонником романистической концепции, которая всю европейскую историю вела от Древнего Рима, а значение нашествия германских племён изо всех сил старался отрицать или хоть уменьшить. Не было-де у германцев никакой сельской общины, а была у них ещё до прихода в Галлию индивидуальная собственность на землю. Но и германисты не только в Германии или Австрии, но и внедрившиеся в силу места своего рождения в историческую науку других стран, помня в то же время о своём происхождении, как о принадлежности к аристократии человечества, тоже норовили всё на свете приписать германцам, а иранисты в странах ислама вовсю искали влияние норм ахеменидской Персии и Сасанидского Ирана на всё, что было хорошо и полезно, хотя та же Персия была во многом наследницей Ассирии, причём не только в хорошем плане, но и в зверствах геноцидного уровня. А местные государственные патриоты во всём, что грозило властям в данной стране, всегда старались обнаружить яд зарубежных влияний. А уж ежели эти власти были из числа аборигенов, то им приходилось ещё и право своих народов на место в ряду прочих держав обосновывать. Любой ценой! — власти всегда и всё именно любой ценой норовят сделать, ибо цену эту не им платить, а подданным... И всегда находились ультрапатриоты, стремившиеся доказать, что именно их предки были самые-самые во всём, а если сейчас что не так, то это потому, что предков забыли, а забыли потому, что это врагам “нашего” народа и “нашей” страны выгодно и враги эти с допотопных времён против “нас” сговариваются, и в том числе историю калечат так, чтобы “нам” плохо пришлось от отравы, в ихней трактовке истории имеющейся. А поскольку всякое перетягивание одеяла на себя всегда приводит к тому, что сосед по постели мёрзнуть начинает — это обвинение в какой-то мере стоит учитывать.

Только после Английской Промышленной революции в середине XVIII века паровая машина стала не только двигать станки на заводах и фабриках, погнала поезда и корабли по суше и морю, но и сделала возможным и даже неизбежным появление идеи о едином человечестве. А это требовало уже и науки — настоящей, применимой в любой точки планеты, а не местной и потому засекреченной, хранимой жрецами. И историческую науку не миновало это требование. Стала необходимой ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

И такие нехорошие с точки зрения Тулаева Маркс и Энгельс, а также их последователи в России — большевики — это понимали. И историей занимались не от нечего делать. Само собой, что ссылаться на их работы, как на конечную истину — не следует. Её никогда не будет — всегда будет добываться неведомая ныне информация и будут изобретаться новые методы её обработки. А вот метод исторического анализа, используемый марксистами вообще и большевиками в частности — это достижение громадное, Тулаеву недоступное не только потому, что мозги недоразвиты (ведь дурак, понявший, что он дурак — уже не дурак, есть примеры разительнейшие таким поумнениям), но потому, что требуется истинному марксисту истина, а Тулаеву она ни к чему. Стоит взглянуть на процитированное выше, чтобы это понять.

С чего бы он стал ставить “русские революции” в кавычки? Они не революции? Или — не в России происходили? Так ведь они и назывались не русскими (в отличие от Английской или Французской), а российскими — 1905 года, Февральской 1917 года и Октябрьской — 1917 года, ибо были всероссийского значения уже в момент своего совершения. А Россия, в силу своей многонациональности и размеров бывшая миничеловечеством и минипланетой, даже до победы большевиков была не “страной русских”, а именно “страной россиян”. Со времён Ивана Грозного она такой стала. И участие в восстаниях Разина и Пугачёва “инородцев” было не малой примесью, а весьма солидной долей. А уж революцию стали делать именно россияне — в том числе и евреи, кавказцы, латыши, поляки, финны и прочие. Точнее — выходцы из этих народов, говорившие по-русски и думавшие обо всех народах империи, а не только о тех, кто был им роднёй по крови и языку. И Россия после Великого Октября стала первой свободной территорией планеты Земля, а потому оказалась под расстрелом со стороны всех реакционных сил планеты. Как мятежный крейсер “Очаков” громили все корабли эскадры и все береговые батареи, где сохранялась верность старому режиму. И поныне никак не уймутся, не остановятся в оплёвывании и облёвывании российской революции и свои, и зарубежные мерзавцы. Значит, и Тулаеву надо. Не потому ли он далее без кавычек уже пишет о революции большевиков, не ведая и не желая ведать — кто такие эти самые большевики?

“Экспроприировали” промышленные предприятия... А что прикажете делать с той силой, которая ими до той экспроприации владела — так владела, что революционное движение в России именно промышленному пролетариату оказалось необходимым, ибо жить тому пролетариату было в российских условиях предельно худо. И не зря мировой капитал полез в Россию ещё до Мировой войны — нигде не было таких дешёвых рабочих рук у домен, мартенов и станков, нигде и прибылей таких не было для владельцев этих промышленных предприятий. А тут вдруг “экспроприировали” и отказались считать себя наследниками царской России и её обязательств — скандал! Только не Тулаеву бы, “экспроприирующему” историю других народов в пользу любезных его сердцу славян, протестовать против этого. А протестует. Почему же? Потому что не национальные интересы его на это толкают, а сугубо материальные. Он работает на тех, кому это ВЫГОДНО, а выгоден раскол-развал общностей, недавно входивших в лагерь социализма, выгоден тем, кто хочет сделать невозможным новое их слияние на платформе очищенных от шлаков и прочих примесей идей коммунизма и интернационализма. Нужно разделить кровью и ненавистью именно этих людей, — уже глотнувших из этого страшного для господ западного мира источника, стравить их между собой. Тем более, что именно на русский язык были переведены чуть ли не все работы великих революционеров планеты и их более ранних предшествеников, бившихся за свободу во всех регионах планеты. Западным пропагандистам и агитаторам — не поверят. Тулаевым и им подобным — могут поверить. Значит, стоит за это хорошо заплатить. Судя по данной книжке — денег не жалеют.

Далее — разорение частных имений. Вообще-то и славяне во все времена, одолев того или иного недруга, тащили в родное логово всё, что могли использовать, а прочее ломали и жгли. И другие победители тоже. Любая вражда тому причиной станет и то следствием иметь будет. Только вот большевики это учитывали и по возможности пресекали — они не на распыл пустили страну, а национализировали её. Беда в том, что революции и великие этнические побоища приходятся на пики солнечной активности, когда люди ведут себя подобно коту Леопольду, наглотавшемся озверина. И если уж революция в такое время победила — то первыми гибнут те немногие, но отборные люди, которые её готовили и возглавляли. Причём весьма многие именно от удара в спину со стороны вроде бы “своих”, для коих и выкладываются до дна... Сорок тысяч человек — отборнейших, воистину штучного производства — было в партии Ленина к февралю 1917 года. Их и только их можно называть большевиками — из нашего времени, отдалённого от них и потому позволяющего разобраться и проанализировать минувшие годы. Но к октябрю того же года партия ушестерилась за счёт главным образом солдат-фронтовиков, людей, повидавших такую войну, какой доселе не бывало, научившихся убивать и умирать. Да и в другие партии такие же хлынули, только качеством похуже. Ибо к эсерам, к примеру, шли романтики без силы объективной мысли, к меньшевикам — люди начётнического склада, привыкшие свято веровать слову Священного Писания или аналогов его – работ классиков, и первичных толкователей этих писаний, отказываясь от собственного понимания; а к большевикам — соединяющие уважение к совершенно точной и трезвой мысли с очень сильной волей, кипучей энергией. Именно такой разгрохотке подвергались уходившие в революцию с момента возникновения партий, а в послефевральские дни 1917 года приблизительно такие же по настрою люди хлынули в партии десятками тысяч, вскоре перешедшими в сотни тысяч бойцов, вступивших в беспощадную схватку друг с другом. Потому-то и победили “большевики” — приходится ставить кавычки, ибо из тех сорока тысяч Гражданскую войну пережили лишь восемь, а 80% истинных большевиков полегли на её внешних и внутренних фронтах. Но пока эти восемь тысяч ещё имелись — они ещё могли не только держать в руках 400-тысячную к моменту окончания Гражданской войны партию, несколько раз обновившую в ходе войны свой состав, ибо смертность среди большевиков-коммунистов была несравнимо выше, чем среди рядовых бойцов, но и готовить смену и себе, и погибшим товарищам. Народным Комиссариатом Просвещения руководили Луначарский и Покровский — тот самый Михаил Николаевич, создатель российско-советской исторической науки, которую он называл “школой историков-марксистов”, а потом её стали называть “школой Покровского”. И само собой, что никакой резни в кадрах историков и прочих учёных тогда не проводили. Не всех, правда, удалось уберечь в те лютые годы, хотя и пытались — “академический паёк” был повыше, чем тот, который получали большевистские наркомы и сам Ленин. Но берегли, хотя академик Шахматов, к примеру, умер от голода. Так ведь и нарком продовольствия Цюрупа на заседании Совнаркома в голодный обморок упал; нарком почты и телеграфа Подбельский умер от заражения крови, полученного от ржавого гвоздя, проткнувшего никудышную подошву сапога на субботнике; а для Свердлова (президента, чёрт побери!) и Джона Рида не смогли добыть лекарства для исцеления от гриппа-испанки... Одного хотели — не мешайте строить социализм. А кто мешал — тех поначалу высылали из страны. Но тех историков старой школы, которые не мешали, — тех терпели, издавали их книги, давали им студентов в такими “старорежимными историками” руководимую РАНИОН (Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук). А параллельно и очень быстро требовалось создать свою Красную Профессуру, чтобы как можно меньше старой заразы успели впитать от таких старорежимников молодые пополнения исторической науки. И создателем как Института Красной Профессуры, так и рабфаковской системы для подготовки верных революции, но малограмотных людей, посылаемых учиться, был тот же Покровский. Не думаю, что Тулаев читал работы Покровского и Луначарского, их нам, студентам истфака МГУ, и в лучшие, вероятно, дни для исторической науки — в “те десять лет”, в “хрущёвскую оттепель”, не рекомендовали, просто не упоминали наши преподаватели. И не зря — начиная с 1930 года, когда была распущена РАНИОН, началось присматривание Сталина с прицельным прищуром и к молодым учёным из “школы Покровского”. Сам Михаил Николаевич успел умереть в апреле 1932 года и был похоронен в Кремлёвской стене, откуда его забыли выкинуть даже после разгрома его “школы историков-марксистов”, одних уничтожив вместе с их работами, а других, в этом уничтожении принявших активное участие после проведённой с ними лично Сталиным работы, таких, как, скажем, М.В.Нечкина, А.М.Панкратова, — тех оставили. А такая ломка даром не проходит для тех, кто был людьми, но избрал расчеловечивание, вынужденных покупать жизнь ценой предательства товарищей и соучастия в уничтожении их и всего, что вместе с ними сами же делали. Панкратова, как сообщил в одной из своих статей Тимур Гайдар, после ХХ съезда пыталась было покаяться и была коллегами доведена до самоубийства. А Нечкина и ей подобные — выжили и тогда, заблокировав возвращение из небытия работ Покровского и других погибших, а когда всё же был напечатан 15-тысячным тиражом четрёхтомник его работ (со снисходительными примечаниями с высот, достигнутых этой братией, насчёт того, что он и то недопонял, и тут ошибся, и в этом был неправ), то его придержали на складах до уценки, чтобы невыгодной стала публикация таких работ для экономически-озабоченных книгоиздателей. И уж в институты-университеты — в учебные программы их — ничего такого пропущено не было, а потом и вовсе надежды на это быть не могло. Вот так, а не как Тулаев тут написал, было-то на самом деле.

А что историки в годы Большого Террора гибли тысячами в общем числе сгинувших миллионов — это верно. И в первую очередь как раз большевики-коммунисты, а также советские люди, не успевшие ещё в партию вступить. Только вот упомянутый Н.Державин — дожил до 1953 года, успев неплохо поработать, хотя в конце жизни и получил нахлобучку за то, что на нём сказалось влияние воззрений языковеда Марра. А М.Грушевский умер в 1934 году в санатории в Кисловодске и похоронен в Киеве. Доживи он до “Большого Террора” — вполне мог бы погибнуть. Но не дожил, и умер академиком, хотя работы его не шибко советскими были. Терпели такого — знали, что его убеждения следует бить не пулей, а созданием единой советской державы. И первыми легли под сталинскими пулями именно те, кто это знал. О В.Вернадском и Н.Дурново сведений под рукой не имею, хотя о некоем Г.В.Вернадском позже будет сказано — сперва Тулаевым, а потом мною. А что до князя Трубецкого — охотно верю, что он был выдающимся лингвистом, но вполне мог быть и фашистом по убеждениям. Утверждать, что он лингвист, а не фашист — это уподобляться Жириновскому — “сыну юриста”, а не “сыну еврея”. Фашизм — явление национальное. На чистоте крови базирующееся. И потому российские чёрносотенцы вполне были первопроходцами по фашистским тропам не только на российской территории, но и в Европе, а то и вообще на планете — на уровне понятий двадцатого века. И кое в чём могли опередить в идейных поисках и в практических достижениях ещё не возникших своих коллег в Европе. А у тех, кто для них был “инородцами”, очень даже могли, даже обязаны были появиться свои родные фашистюги — как реакция, как следствие закона Ньютона, гласящего, что действие вызывает противодействие, равное ему. Если, конечно, в дело не вмешается человеческий разум...

Вот есть у меня дома есть брошюрка выдающегося русского философа Ильина — обложечка её украшена римскими фасциями — пучками розог с торчащими из них ликторскими топорами. То-есть очень даже фашистскими гербами — просто в фашистской Италии древнее латинское слово “фасция” произносилось по-итальянски как “фашио” (пучок, связка) и стало знаком фашизма — итальянского. От ликторской связки прутьев, пучка их. А в Германии, как справедливо указал Тулаев, были национал-социалисты, нацисты то-есть, а не фашисты. Суть одна, но фашистами зваться не хотели — невыгодно им было признавать авторство какого-то итальяшки, да и рабочие могли клюнуть на хотя национал- — а все-таки -социализм. И Ильин видел в Муссолини национального лидера, для России будущей неопасного, а примером быть могущего. А Ильин был если не гений, то талант несомненный. Так почему и Вернадский не мог оказаться на фашистской тропе?.. Тулаев вот оказался, а он В. Вернадского хвалит, а значит — кого он хвалит, тот вполне может именно потому и хвалимым быть...

А нацисты пришли к власти и смогли “задать тон” в исторической науке не после “русских революций”, а позже их на шестнадцать лет. Когда уже “марксистскому учению историка Покровского” оставалось всего лишь несколько лет существования. Да и советской власти как таковой. И коммунистической партии тоже — в подлинном смысле слова...

Вот какую эрудицию и какой уровень морали демонстрирует Павел Тулаев. Кстати, и восхваляемый им далее академик Б.А.Рыбаков в морали своей ему близок — имею основание полагать, что советским он был только по паспорту, но если и не делал большой карьеры до введения сил Варшавского договора в Чехословакию, то потом наверстал, очевидно, поняв, что пришло время болезни и скорой гибели для Советского государства и что стоит приложить усилия к дальнейшему перекосу морали в стране.

Когда отмечалось его 80-летие, несколько раз был показан по телевидению торжественный вечер сего торжества. И всякий раз я пытался поймать мелькавшие на долю секунды фамилию и инициалы некоего молодого аскета со взором горящим, спрашивавшего у юбиляра, как тот относится к “попыткам возрождения неких теорий, имевшихся в двадцатые годы”, явно имея в виду работы Покровского и его учеников. Потом оказалось, что это сын Станислава Куняева, личности в русском шовинистическом движении не последней. А Рыбаков отвечал, что “двадцатые годы — это шестьдесят лет назад было. Скатываться назад — регресс. А я за прогресс”. А потом была создана ассоциация выпускников МГУ, и само собой, что он не только в неё вошёл (выпускник же — дело вполне нормальное), но и в президиум влез. А это уже обосновать нужно было делами. К каким же делам он призывал историков возрождённой России? Вот записанные мною его слова, произнесённые 30.1.1993:

“Наши встречи должны быть воспоминаниями о друзьях, это важно для народа, важно для государства... Это прогрессивное явление — праздник “Дня Татьяны”, хотя, конечно, жена Шувалова (вообще-то мать, но он сказал, что жена), на чьи именины пришлось подписание Елизаветой Петровной указа о создании Университета, как и сама святая Татьяна, отношения к науке не имеют... Других святых поминали — день начала учёбы имел иных покровителей. Говорили: “Святой Наум, наставь на ум”. Историки! Создадим историю празднования Татьянина Дня! Соберём певшиеся тогда студенческие песни. Это трудно, но это нужно. Я вот вспоминаю своего отца, ученика Ключевского, выпускника 1907 года, его товарищей, которые собирались у нас, вспоминали старое, это для меня было неоценимой школой, приобщало к истории. Да, надо делать выставки книг, написанных выпускниками истфака МГУ, важнейших статей...”

А ведь Татьянин День с 1755 года стал связан с высшим образованием в России а это — не с двадцатых годов ХХ века, да к тому же имеет вообще к любой науке такое же отношение, как единовременные роды у соседской кошки... Но это, по Рыбакову, прогресс, а не регресс...

Кому как, а мне любое произведение такого двуногого отвратно, хотя к дуракам его не отношу. К врагам — да. И — скажи мне, кто тебя хвалит, и я скажу, кто ты? Да, это верно. Но и — скажи мне, кто ТЕБЯ хвалит, и я скажу — кто ОН. Тулаев неумеренно хвалит Рыбакова? Мне уже этого достаточно, чтобы знать — кто такой Тулаев. И — чем пахнет тема, которая так волнует Тулаева. Дерьмом и кровью она пахнет...