О книге П.В.Тулаева “Венеты: предки славян”. Часть 6

Стр.91

В этот же время с севера на Рим двинулся походом вождь Одоакр (431 - 493 гг.), сын скира Эдекона. Собрав большое войско, где было немало славян из завоёванного им Норика, Одоакр сначала вступил в переговоры с римлянами, а затем узурпировал власть в Риме и в 476 году низложил императора Ромула Августула (по другим источникам Юлия Непота). Знаки императорского отличия вождь варваров отослал в Константинополь императору Зенону, а для себя потребовал права управлять Испанией (?) с титулом патриция.

А может быть — Италией, а не Испанией? Тем более, что Испания, по тому же Тулаеву, уже была разобрана варварами полностью...

Ну что же, пришло время продолжить цитирование восемнадцатой главы моей монографии “Житие святого Северина” — без пропусков, ибо Тулаев цепляет в разных местах весь пятый век и начало шестого, так что моя работа получается словно нарочно созданной для его опровержения.

Работа, повторяю, основанная на сделанном мною в 1966-1967 годах переводе “Жития святого Северина”, написанного Евгиппием в 511 году, на примечаниях патриарха севериноведения австрийца Рудольфа Нолля к Берлинскому Академическому изданию сделанного им и им же прокомментированного перевода на немецкий язык этого источника (дополненных и прокомментированных мною), а также на “Гетике” Иордана, переведённой и прокомментированной Еленой Чеславовной Скржинской (и на тексте, и на примечаниях к нему). На этом основаны 90 процентов моих сведений, хотя кое-что брал у З.В. Удальцовой, кое-что у Прокопия Кесарийского, ещё у кое-кого. А потом работал головой — не как тот бык, который использовал её, чтобы поднять на рога тореадора, а — для мышления... Итак, продолжаю.

В это время начинает восходить звезда Аэция — римлянина с повадками варвара. Именно с повадками, а не с душой, ибо под “душой” мы понимаем совокупность индивидуальных черт данного человека со свойственными ему этическими и моральными устоями, а устои эти воспитывает то общество, к которому этот человек принадлежит. Но у Аэция не было вообще никакой этики и никакой морали. Это был двуногий зверь, хотя и не шакал и не волк — я назвал бы его тигром. Это случилось не по его вине — таковы были обстоятельства. Родился он в семье магистра конницы Гауденция, отвагой и разумом привлекшего благосклонное внимание Стилихона. Пожалуй, именно поэтому, когда вестготы уходили из поверженной Италии в Галлию, в число заложников был включён Аэций — власти старались отделаться от сына опасного человека и одновременно поставить отца в зависимость от себя. Не успел он, вернувшись, перевести дыхание, как снова был направлен заложником — к гуннам. Годы провёл он вне римского общества, причём среди его победоносных врагов, так что нечего удивляться, что сильно ослабевшие в ту пору римская этика и мораль не пустили корней в его душе. И то, что он воспринял у готов, было вытеснено и убито в его душе у гуннов. Каждый народ имеет свой этический кодекс, а тут влияния трёх обществ сошлись в одной точке и взаимно уничтожились, аннигилировали. И остался только двуногий прямоходящий с именем римлянина, со знанием сильных и слабых сторон как римлян, так и готов, гуннов и других варваров. Он был талантливым полководцем, любимым воинами вождём, мог найти общий язык с воином любого племени, в него верили командиры. Но не было у него идеала, за который человек может пойти на смерть. Только одна цель была для него ясна — высшая власть военачальника в Западной империи. Именно поэтому он будет защищать империю, дающую ему силу, но никогда он не склонится перед её или церковными законами, не попятится ни перед регентшей Галлой Плацидией, ни перед её сыном — Валентинианом Третьим, императором Запада. И не даст он вырвать у себя захваченную во время очередной грызни вокруг трона власть — любого прикончит, ни перед чем не остановится...
Три десятилетия держал Аэций власть в своих стальных руках. Тридцать лет метался он по Галлии, основному театру военных действий в этот период, отбрасывая, карая, уничтожая, подчиняя, стравливая. Каждый его поход проводился с максимальной энергией, как будто речь шла о последнем походе и последнем сражении в его жизни. Все попытки вестготов раздвинуть пределы своего королевства жестоко пресекались, неоднократно были биты франки, жестоко подавлялось движение багаудов, с которым не могли управиться в течение столетий. Но вершиной жизненного успеха Аэция было создание антигуннской коалиции народов, остановившей полчища Аттилы на Каталаунских полях и заставившей завоевателя (старого знакомого Аэция, они ещё в бытность его у гуннов заложником встречались) уйти несолоно хлебавши. Но все-таки Аттила ушёл, а ведь мог и не уйти, была возможность разделаться с ним тут же. Почему же это не было сделано? Потому что не хотел Аэций ликвидировать силу, способную при случае сковать тех же вестготов или ту же Восточную империю. Он уже не пытался, как некогда Стилихон, мыслить общеримскими масштабами, он был уже деятелем местного значения, с гораздо более узким кругозором, способным только огрызаться, только отдалять катастрофу. И это сказалось в последние годы его жизни — Аттила вторгся в Италию, и не было силы его остановить. Гуннов остановила суеверная память о смерти посмевшего взять Рим Алариха, остановила возникшая среди несчётных трупов под жарким италийским солнцем чума, а не отвага и искусство Аэция. Правда, Аттила вскоре умер, и его держава распалась — тогда-то и произошла битва при Недао, случайная причина тому, что возвращавшийся в Италию из стран Востока босоногий монах Северин свернул в Норик, — но рядом с Италией обосновались остготы — сильнейшее из варварских племён того времени. А это грозило уже самой Италии. Но Валентиниан III не понял этого. Ему показалось, что с распадом гуннской державы исчезла необходимость в ненавистном Аэции, и он собственноручно убил лучшего полководца Запада. Не прошло и года после этого дня (21 сентября 454 года), как один из дружинников Аэция — гот Оптила, мстя за своего вождя, убил Валентиниана. Это дало повод вандальскому королю Гейзериху почти немедленно, в мае 455 года, якобы из мести за императора, захватить Рим и устроить там двухнедельный погром, породивший слово “вандализм”. Я не думаю, что вандалы заслужили прочно приставшую к ним чёрную славу. В конце концов, вандальский флот отплыл в эту экспедицию из Карфагена, построенного в том месте, где века стоял стёртый римлянами с лица земли великий город Карт-Хадашт, известный нам как Карфаген-пунийский. Но ни его гибель, ни уничтожение сотен других городов и тысяч селений, ни уничтожение целых цивилизаций (как галльская, к примеру) в процессе создания Римского Мира не создали термина “римлизм”, а ведь куда вандалам до римлян! Правда, они ничего не успели создать сами — через несколько десятилетий весь народ был уничтожен, но это уже другой вопрос. Вандалы пришли с огнём и мечом не в музей, где не велено плевать на пол и писать на стенах, а в столицу жестоких и беспощадных врагов. И они имели не меньше прав на уничтожение памяти о былом величии врага, чем наши отцы на сожжение экземпляров “Майн Кампф” или уничтожение памятников Гитлеру. Но это к слову. Вернёмся к сути дела, интересующего нас.
Ставший после смерти Валентиниана III императором самозванец Петроний Максим правил лишь с середины марта по конец мая 455 года — он бежал от вандалов и был убит.
И теперь один император сменяет другого и ни один не имеет власти — за них правит варвар в полном смысле этого слова — сын короля свевов и дочери короля вестготов Рикимер, возглавлявший армию империи с 456 по 472 год.
В октябре 456 года он смещает и убивает императора Авита,
в августе 461 года — Майориана,
по 465 год он вертит как хочет Ливием Севером,
а после его смерти два года вообще обходится без императора.
С 467 по 472 год он кое-как терпит Анфемия, но убивает и его в июле 472 года,
а вступивший было после этого на престол Олибрий умер на четвёртом месяце “правления” 23 октября 472 года.
Вообще-то Рикимер занимался не только сменой и уничтожением императоров — он, например, разгромил в Галлии тамошнюю группировку аланов. Но всё же на первом месте для него была “внутренняя война” — из судеб Стилихона и Аэция были сделаны надлежащие выводы.

Как сделал такие выводы Берия, учитывая судьбу Ягоды и Ежова, скажем. Из однородных неприятностей с двумя — третий делает вывод. И в данном случае выживает. Что с ним будет потом — не так важно. Закон — не прикуривать третьему от одной спички, ибо третьего срежет снайпер, — известен с англо-бурской войны. Но Рикимер жил несколько раньше. Следовательно, ему это открытие пришлось совершать самостоятельно. Уже неплохо — головой он работать явно умел, хотя не так результативно, как предшественники — в целом, но они-то погибли, а он опочил в своей постели. То-есть в какой-то мере был победителем — со своей точки зрения...

Перечисленные выше недолговечные императоры отнюдь не были поголовно бездарными ничтожествами. Если Авиту удалось воспитать своего сына Экдиция одним из последних героев Римского Мира (о чём будет ниже), то и сам он должен был быть человеком достойным. А Майориан был отважным воином и талантливым полководцем — сам ходил в походы и одержал ряд побед, отстаивая галльские и испанские земли, издал ряд разумных указов. Но уже никакие таланты не могли помочь — основная сила Западной империи была в руках Рикимера — патриция, магистра обеих милиций, то-есть пехоты и конницы, признанного вождя федератов, то-есть союзных варварских племён и землячеств, каждый воин которых стоил десятка “подданных империи”, ибо от тех требовалась беспрекословная уплата налогов и более ничего. Если среди них и появлялся пассионарий — он либо погибал, либо...
Ещё Аэций, идя в начале своей карьеры перед разноплемёнными тогда воинами какого-то легиона и говоря с мгновенно опознаваемыми аланом, гунном, готом на их языках, вдруг остановился перед каким-то замухрышкой и озадаченно спросил: “А ты из каких будешь?” и услышал в ответ: “Увы, я всего лишь римлянин”, на что ответил, дружески положив ему руку на плечо: “Ничего, я тоже римлянин”. Увы, он и сам уже был не римлянином, а романизированным провинциалом — потомки создателей державы — квиритов города Рима или хотя бы уроженцев долины Лациума, притом осознававших это и всё ещё горевших прежним огнём, — насчитывались буквально единицами. Но — ещё были они, эти единицы. И имена их до нас дошли вместе с памятью о их героической борьбе, безнадёжной, но ведшейся “рассудку вопреки, наперекор стихиям” и в пример всему человечеству — как надо вести себя в такое страшное время... Тот солдатик мог быть из них или мог, подобно Стилихону почувствовать себя римлянином, сыном Римского Мира. И — не надеясь выжить, всё-таки вступил в легион и был готов к бою...
А потомки романизированных не только в эти страшные годы, но и ещё со времён Аммиана Марцеллина “бежали к варварам от римского варварства в поисках варварской человечности”, как писал тот. А так как в эти последние времена варвары сами пришли в империю и стали единственно чего-то стоившей вооружённой силой её, то бежать к ним фактически стало невозможно — “подданные империи” были для них уже фактически чернью, быдлом, двуногим рабочим скотом, хотя империя ещё вроде бы существовала.
Другое дело, что между собой эти варвары-федераты были на ножах, ибо сохраняли предания о прошлом своего рода-племени или своего землячества-орды и помнили, как лилась их кровь в боях с иноплеменниками, а те — тоже под римскими знамёнами стоявшие, тоже были небеспамятны. Так что держать таких “больно памятливых” железной рукой мог далеко не каждый. И Рикимер был в своём роде деятельности талантом немалым...
Он и преемника себе смог подготовить по своему образу и подобию — собственного племянника Гундобада, который по его приказу убил императора Анфемия. Это убийство было уже вторым вызовом со стороны Рикимера в адрес Восточной империи: ещё Майориан стал императором лишь с санкции Восточного императора Маркиана, а Анфемий был патрицием (на Востоке говорили: патрикий, а римское имя Марциан стало там Маркианом) восточного императора Льва и был попросту направлен тем на пустовавший престол Запада. А Рикимер его сверг, осадил в Риме, взял в плен после пятимесячной осады и велел убить... Знал ли он — чем грозит вызов Востоку? Знал, конечно. Но он был уже даже не Аэцием, который в силе своей империи видел свою силу. Рикимер уже думал только о силе верных ему войск, видя их в отрыве от государства.
И сменивший умершего дядю Гундобад был ему подстать: возвёл вместо убитого Анфемия и очень быстро умершего Олибрия своего ставленника Гликерия, не признанного на Востоке и потому правившего всего около года — с 5 марта 473 по 24 июня 474 года.
А потом Лев I отправил в Италию флот под началом магистра далматинской армии Юлия Непота, который Гликерия низверг и приказал посвятить его в епископы далматинского города Солоны. Сам же Юлий Непот получил от своего императора диадему Запада. Гундобад бороться даже не стал и убрался в Бургундское королевство, сойдя с римской арены...
А пока всё это происходило, вестготы беспрепятственно расширяли свои владения в Галлии, и так было, пока они не вторглись в область Арвернов, позднейшую Овернь во Франции. Там их встретил дружный отпор населения, возглавленного сыном покойного императора Авита Экдицием и епископом центра этой области города Клермона — поэтом и писателем, довольно легкомысленным человеком, случайно попавшим на этот пост-синекуру — Сидонием Аполлинарием. Но бывает, что, двуногий вдруг становится человеком, оказавшись перед разинутой пастью смерти или бесславия. Так вышло и в данном случае: если воин с душой витязя Экдиций оказался идеальным вождём обороны, то Сидоний Аполлинарий принял на себя и с честью исполнял функции классического комиссара, как ни странна такая параллель. И долго не могли вестготы ничего поделать с защитниками этой области. Но силы были слишком неравны, а помощи из Италии всё не было — не от Рикимера же с Гундобадом было её ждать сыну убитого Авита Экдицию! Но и от Юлия Непота не было помощи, а напротив того — пришёл Экдицию приказ: покинуть Галлию и сдать ещё удерживаемые территории вестготам. А магистром армии, то-есть вооружённых сил империи, вместо сброшенного Гундобада и героя Экдиция сделал Юлий Непот патриция Ореста, провинциала из потерянной ещё после прихода на запад Великой Степи гуннов Паннонии, бывшего одним из секретарей Аттилы в своё время и нашедшего себе место в рядах федератов Запада после обрушения гуннской державы. Этот пятый глава вооружённых сил Запада был прохвостом по убеждениям, думавшим уже только о своём личном благе.
Можно подумать — и эта версия имеет право на жизнь — что Непот совершал умышленные диверсии против Западной империи, столь странно его поведение, сравнимое разве что с действиями героя поэмы Мицкевича “Конрад Валенрод” против возглавляемого им Тевтонского ордена, или генерала Фока, по приказу Стесселя и по личной своей инициативе старательно разрушавшего любую инициативу защитников Порт-Артура в последние дни героической обороны этой крепости. Можно-таки предполагать, что Юлий Непот был исполнителем долговременного, но успешно выполнявшегося плана Восточной империи по ликвидации Гесперии (то-есть просто “лежавшей западнее” бывшей Западно-Римской империи). И даже не чувствовал себя императором её, а именно разрушителем её был вполне сознательно...
Вот Орест-то и сделал предпоследний шаг к падению Гесперии: он пообещал своим федератам-варварам треть италийского земельного фонда и, опираясь на них, сверг Юлия Непота и выслал его обратно в Далмацию.